Каждый день приползали тараканы величиной с винтовочный патрон, поседевшие, уже неспособные к жизни. У них были прочные, словно металлические панцири, проволочные усы, пилообразные челюсти, а само тело в обручах, сходящихся и расходящихся гармошкой, но слабое, как у тех личинок, что обитают под толстой корой мертвых деревьев. Тараканы эти добирались поодиночке, еле-еле шевеля лапками, будто сонные или опьяневшие, переворачивались на спину и умирали от изнеможения. Может быть, это были и не тараканы вовсе, но Чирков звал их так.

Он находил их поутру перед дверью своего логова или на бетонных дорожках к объектам. Они явно стремились к нему, будто чуяли обитаемость жилья, тепловое излучение человеческого тела — но что им нужно было от Чиркова? То ли они жаждали совместного мирного сосуществования, то ли, наоборот, хотели погубить?

При виде их его передёргивало от омерзения и необъяснимого ужаса: они были слишком велики, слишком жирны и потому казались уродливыми, но не от этого обнимал его страх, а от сознания, что ими руководит непостижимое стремление, какая-то жестокая сила, цели которой ему неведомы.

Чиркову снилось по ночам: вот идут они колоннами, как воины в латах, на приступ к его логову, перекусывают колючую проволоку заграждения, перегрызают металлические сетки, буравят бетонные перекрытия строений и броню боевых машин, ржавеющих в гаражах, и непременно добираются до того подземелья, где в деревянных ящиках хранятся покрытые солидолом банки с мясными консервами. Так и виделось: тараканы непостижимым образом пропиливают жесть и начисто выедают содержимое банок.

Сон этот был отчётлив и убедителен, как сама реальность: вот эти твари копошатся, бегают — жирные, вымазанные солидолом и свиным салом, — и в конечном счёте подступают к нему, обессиленному голодом, побеждённому человеку. Они перегрызают его сразу в нескольких местах, отделяя руки, ноги, голову… дырявят череп, выедают глаза, проникают в кости…

Глупый сон, дурацкий сон, но Чирков просыпался в холодном поту и выходил из логова вон, чтоб успокоиться. Он вдыхал ночной воздух, в котором не было свежести, а был душноватый запах тления. Чиркову хотелось увидеть звёзды, но он не видел их уже давно, все эти три года. Но небо было низким, и казалось, по нему тоже ползли тараканы, как по потолку, и падали оттуда с сухим стуком металла о камни. Впрочем, иногда ему мерещились на тёмном фоне слабенькие мерцающие точки, но стоило закрыть глаза — мерцание не пропадало: значит, это не звёзды. Когда Чирков шёл в темноте по дорожке, тараканы лопались у него под подошвами сапог, и он вздрагивал от этих звуков, как от выстрелов.

«Дъявольщина!» — хрипло бормотал Чирков. Его охватывала ярость, от которой случалось помутнение рассудка; он выволакивал наружу гранатомет и палил наугад — в небо, в лес, в пустующее здание бывшей казармы: может быть, от этого грохота разбежится нечисть?

Наступала тишина, в которой явственно слышалось в траве ли, на камнях ли замедленное шуршание, поскребывание тараканьих лапок.

Родом эти твари были явно из той деревни, до которой отсюда километров пять. Где-то там их исходная позиция; они появлялись на свет непонятным способом, словно дьявольский станок-автомат штамповал их, как штампуют шайбы или гвозди. А может быть, какое-то животворящее существо неустанно производило их на свет, и они расползлись во все стороны?

При северном ветре от той деревни наносило трупный запах, преследовавший Чиркова уже третий год. Скелеты животных и людей в полуистлевшей одежде валялись там, храня в расположении костей последние судороги. В смертную минуту люди были словно бы гонимы злой силой или безумием — ни один не остался в своем жилище! — все лежали теперь на луговинах и на дорогах, как эти тараканы. У каждого оголенные до костей кисти рук держались за собственные шейные позвонки — последние сдавленные крики и хрипы словно бы звучали над этой деревней. Легко можно было представить себе, что творилось в час конца, вернее в те краткие минуты, когда живых людей одолевала смерть, когда наступило Время Ноль.

«Тараканы оттуда», — уверял себя Чирков, чувствуя какую-то связь между гибелью людей и множественным появлением на свет отвратительных членистоногих тварей.

Но вот как они добирались к нему, если для них трава — непроходимые джунгли, если на пути ручей и буреломный лес? Не иначе, как по той дороге, выстланной бетонными плитами, теперь уже заросшей жесткой травой и малинником на стыках этих плит. Пять километров… Во имя какой цели? Чтоб доползти и умереть? В их смерти Чиркову чудилась ужасная загадка.

Та простая мысль, что они могли прилетать, как летают жуки, не приходила ему в голову.

Он перекопал дорогу в нескольких местах глубокими рвами, но и это не помогло: тараканы появлялись друг за другом неостановимо. Может быть, они все-таки не из деревни? Тогда откуда? Не вывелись ли химическим путем в одной из шахт, что сооружены были тайно в окрестных лесах еще лет пятнадцать тому назад? Возможно, те ракеты, что затаились в этих шахтах, теперь стали разлагаться, как трупы, производя на свет насекомых с металлическими панцирями.

«Нет, — успокаивал себя Чирков, — этого не может быть. Железо не способно воспроизводиться, как живое».

Но тут же его посещала противоборствующая мысль:

«А почему бы и нет? Если живая природа произошла от неживой, то…»

И опять ему снился проклятый сон: шелест жестяных крыльев, шуршанье тысяч лапок, скрежет по металлу и бетону, царапанье по живой кости, сверлящий звук под куполом собственного черепа.

С другой стороны от его логова — лес на много километров и за ним железная дорога. Теперь она тоже заросла, рельсы густо заржавели. Там Чирков однажды видел живого человека: это было через месяц или два после того, что он обозначил для себя как Время Ноль. Седая толстая женщина сидела на шпалах и куском уголкового железа отрубала себе на рельсе по суставчику пальцы левой руки. Ударит по пальцу, отпилит кожную перемычку и смотрит, смотрит, улыбаясь, как течет кровь. А когда струйка крови иссякала, она отрубала еще один сустав, потом следующий. Лицо ее было одутловатым, лунообразным — лицо идиотки, питающейся трупами.

Тогда Чирков был уверен, что люди, то есть нормальные, разумные люди, где-то еще живут, просто ему не повезло их встретить.

Мысль о том, что эта баба такой же человек, как и он, оскорбляла. Его еще не измучило одиночество, он чувствовал в себе силу, и потому считал, что обязан выполнить очистительную миссию, необходимую работу по отбору лучших, и это будет справедливый, естественный отбор.

Он считал, что люди с помутненным разумом жить не должны, вот и все, потому приговор вынес скорый: разнес ей голову короткой автоматной очередью, шагов с десяти. Он сделал это не только по трезвому расчету, но и из животного страха: как бы эта уродина не появилась там, где он живет, — будет вот так отрубать-отпиливать себе руку перед его окнами. Само присутствие её на этом свете не сродни ли омерзительному тараканьему нашествию? Она заслужила смерть, и всё тут.

Подойдя ближе, Чирков сделал два одиночных выстрела, полуотвернувшись, боковым зрением ловя, как вздрагивает от пуль лежащее бесформенное тело. И только потом сообразил, что это вовсе не старуха, а женщина лет тридцати или даже менее того, и испытал некоторую досаду.

Зарывать убитую он не стал — это далеко от его логова, следовательно, смрад не достигнет. Небось, некому было потом даже выклевывать глаза у трупа: за все эти годы не пролетело над головой Чиркова ни одной вороны, и ни единой малой птахи не выпорхнуло из кустов; скелеты птиц, маленькие и большие, он находил в лесу тут и там: в тот роковой час, вернее, за те роковые минуты /Время Ноль!/ погибло всё, что дышит.

Уцелели только насекомые, да и те почему-то теперь обретали нелепый и пугающий облик. Уж встречались лесные муравьи с палец величиной, в перепончатыми крыльями, как у стрекоз; жужелицы и навозные жуки становились похожими на дыбку степную, каких Чирков виде на Среднем Дону, когда гостил у двоюродного брата; в лесу из-под корневищ деревьев выползали полосатые многоножки с кольчатыми туловищами и с усами длинными, как вожжи, вытянутые вдоль тела. В ручье завелись мокрицы, плоские, словно камбалы, и большие — с подошву сапога.