Я привел шесть терминов бриджа — «синглет», «козырь», «уязвимый», «шлем», «ренонс», «прорезка» — как пример того, что ни один из них не попадает в какой-либо из десяти аристотелевых ящичков. К тому же следует отметить, что, хотя все они равно принадлежат специальному жаргону одной карточной игры, ни один из них не является термином той же категории (в широком смысле слова «категория»), что и какой-то другой из оставшихся пяти. Можно спросить, является ли карта бубновой, трефовой, пиковой или червовой, но нельзя — является ли карта синглетом или козырем, как и о том, закончилась ли игра шлемом или ренонсом, находится ли пара игроков «в зоне риска» или в «прорезке». Ни один из этих терминов не входит ни с одним из оставшихся ни в то же самое множество, ни в резко разделенные между собой множества. То же верно для большинства терминов (хотя, естественно, не для всех), которые можно взять наугад из словарей финансистов, экологов, хирургов, автомехаников и юристов.

Отсюда прямо следует, что ни высказывания, включающие такие понятия, ни вопросы, на которые можно ответить — истинно или ложно — с помощью таких высказываний, нельзя автоматически занести в готовый перечень логических видов или типов. Мы можем довольно легко и быстро классифицировать короткие типовые предложения [для упражнений], относя их к тому или иному установленному грамматическому образцу. Но мы не располагаем соответствующим перечнем логических образцов, сверившись с которым могли бы сразу выполнить логический разбор утверждений и вопросов. Логик, не умеющий играть в бридж, как бы он ни был проницателен, не может простым наблюдением выявить, что означает и чего не означает утверждение «У Норта ренонс». Ведь все, что он может сказать в результате простого наблюдения, так это то, что данное предложение, возможно, сообщает информацию того же рода, что дается и утверждением «У Норта кашель».

Соединим некоторые нити нашего рассуждения. Иногда мыслители спорят не потому, что их суждения действительно противоречат друг другу, а потому что им так кажется. Они сами думают, что дают соперничающие (во всяком случае, в их подтексте) ответы на одни и те же вопросы, хотя на самом деле это не так. То есть они спорят, не понимая друг друга.^[43] Для характеристики таких взаимных недопониманий, может быть, уместно сказать, что обе стороны в определенные моменты^[44] крепят свои аргументы на понятиях^[45] принадлежащих разным категориям, хотя сами полагают, будто крепят их на разных понятиях одной и той же категории, или наоборот. Но сказать это можно лишь к месту — не более. Что такие противоречия суть противоречия этого общего вида — остается еще показать. Показать же это можно, лишь детально выясняя, насколько — в логическом рассуждении — разнятся между собой metiers этих вызывающих затруднения понятий, разнятся в большей или меньшей мере, чем невольно полагают спорящие.

Далее я намерен разобрать несколько образцов того, что, по-моему, можно толковать как тяжбы, а не просто состязание теорий или учений, и выяснить, что в таких спорах вроде бы ставится на карту, а на что делается действительная ставка.^[46] Постараюсь также показать, какого рода разбирательства могут и должны улаживать реальные взаимные претензии.

Правда, в связи с предложенной мной программой я должен принести одно извинение и сделать одно dementi.^[47] Г-н Тэрнер, завещавший регулярную финансовую поддержку таких лекций, высказал пожелание, чтобы обсуждаемые в них проблемы относились к теме «Философия Наук и Отношения или Недостаточность Отношений между разными Областями Знания». Он полагал, насколько я понимаю, что мы должны будем удостоверить главным образом недостаточность^[48] таких отношений — минимум сентиментальности, который я нахожу приятным 'связующим' средством.^[49]

Так что, вероятно, я наилучшим образом выполнил бы пожелания м-ра Тэрнера, если бы выбрал для обсуждения — вслед за большинством моих предшественников — какие-то споры, в которые вовлечены две (или больше) полноценных науки. До меня, например, доходили слухи о спорах за лидерство между физическими и биологическими науками, а также спорах о границах компетенции между психологами и судьями. Но я не вправе претендовать на роль арбитра в таких спорах просто из-за профессиональной неосведомленности. У меня нет информации из первых рук, и мало из вторых, о специальных идеях, на которые опираются эти системы мысли. Я давно уже научился с сомнением относиться к врожденной проницательности философов, обсуждающих специальные вопросы, которые они профессионально не изучали, — как еще раньше я научился не доверять суждениям тех критиков бечевников,^[50] которые сами никогда не имели дела с перегонкой судов. Конечно, арбитры должны быть нейтральными, но вместе с тем им следует знать не понаслышке, за что и против чего так страстно борются спорящие.

Тем не менее я не очень сокрушаюсь из-за своей некомпетентности. С одной стороны, теоретические дилеммы, которые я буду рассматривать, в некоторых важных отношениях, пожалуй, напоминают какие-то из тех более эзотерических дилемм, которые я вынужден обойти молчанием. Если мне удастся пролить свет на обсуждаемые вопросы, то отсвет, возможно, упадет и на те вопросы, о которых я умолчу. С другой, притом более важной стороны, я подозреваю, что наиболее серьезные взаимные недопонимания между специальными теориями возникают не из-за логической сложности применяемых в них сугубо специальных понятий, а из-за лежащих в основе понятий не специальных, используемых в этих теориях, как и в любом ином мышлении. Путешественники — для многообразных целей своих столь непохожих странствий — используют средства передвижения довольно сложных конструкций и самого разного изготовления, — и все же они пользуются теми же общими дорогами и дорожными знаками, что и любой другой человек. Примерно так же и мыслители для своих особых целей могут применять все типы специально сконструированных понятий, но все-таки они должны при этом использовать те же общеупотребимые понятия. Сомнения и ошибки путешественника при выборе пути тоже обычно возникают не из-за неполадок в его особом средстве передвижения, а потому, что общая дорога — вещь непростая. Она равным образом подводит и водителя лимузина, и скромного велосипедиста, и пешехода.

[25] Dementi, которое я хочу сделать в связи со своей программой, таково. Я сказал, что, когда между интеллектуальными позициями возникают недопонимания того рода, что я кратко описал и показал на примерах, спор не может быть решен путем дальнейшего внутреннего укрепления каждой из позиций. Тип мышления, на основе которого была развита биология, — не тот тип мышления, что улаживает взаимные претензии биологов и физиков. Такие межтеоретические вопросы не являются внутренними вопросами этих теорий. Это не биологические и не физические вопросы. Это — философские вопросы.

Наконец, смею предположить, что заявленная мною тема вызвала определенное ожидание — может быть, надежду, а возможно, и опасение, — что я буду обсуждать некоторые споры философских школ, скажем, затяжную вражду Идеалистов и Реалистов или вендетту между Эмпиристами и Рационалистами. Но не этими семейными спорами я хочу вас заинтересовать. Я и сам не очень интересуюсь ими. Дело не в них.

Но, говоря, что дело не в этих широко разрекламированных спорах, я не имею в виду, что все философы действительно сходятся во мнениях. Куда ближе к истине (рад это отметить) было бы сказать, что при обсуждении живых, а не мертвых проблем философы, если они чего-нибудь стоят, редко бывают единодушны. Живая проблема — вроде пригорода, где никто не знает, каким путем надо идти. Поскольку нет троп, нет и общих троп. Где есть общие тропы, есть тропы. А тропы напоминают об уже расчищенном подлеске.

Несмотря на то, что философы — люди весьма критичные — да они и должны быть такими, — их раздоры (wrangles) — все же не побочный продукт их приверженности той или иной партии или интеллектуальной школе. Конечно, среди нас и в нас самих действительно немало приверженцев, гонителей ересей и агитаторов; только это не философы, это что-то другое под тем же многострадальным именем. Карл Маркс был достаточно мудр, чтобы отвергать обвинение в том, что он — марксист. Да и Платон не был, на мой взгляд, столь уж правоверным платоником. В нем был слишком силен философ, чтобы думать, будто сказанное им есть последнее слово. Это уже его последователи стали идентифицировать следы его шагов с направлением и конечной целью его пути.