Литмир - Электронная Библиотека

Здесь мне трудно подобрать слова, чтобы описать весь ужас происшедшего и поведать о том, как чудесная башня, возведенная с героическим терпением за долгие десятилетия мучений, чуть не рухнула в один миг.

Итак, мы были одни. Луиза, лежавшая на мешке с соломой, выданном ей в нарушение правил, нащупала мою правую руку костлявым кулачком, в который превратилась ее левая рука.

Она распахнула глаза - после многих лет я увидела в них прежнюю синеву, - невероятным усилием воли приподнялась и села. Она дважды произнесла мое имя, а потом, словно подхваченная внезапно налетевшим дьявольским ветром, стала изрыгать ужасные оскорбления в адрес Людовика, переме-

жая их богохульствами и грубой бранью. Король и Бог слились для нее воедино, к их ненавистным именам она обращала страшные проклятия и - тут она перешла на крик - тысячу раз плевала на них во веки вечные!

До возвращения сестер с мессы оставались считаные минуты. Высшая сила повелела мне действовать. Сомнений у меня не было - ни тогда, ни теперь. Бросившись на Луизу и придавив коленями ее грудь, я с силой сжала ей ноздри и губы и не отпускала, пока, вздрогнув в последний раз, она не затихла.

И да простит меня Господь, ибо я совершила сие во славу Его. Аминь.

Письмо Жан-Жака Рycco маркизе Клод де Клерфонтен

СИЯТЕЛЬНАЯ маркиза и, отчего бы и нет, некогда дорогая моя подруга, я собрал дорожные сумки - из овечьего пергамента, ту, в которой хранится мой скудный скарб, и из яловой кожи, в которой лежат ноты и сочинения, рожденные в густой тени Вашего дворца, стоящего на берегу озера. Ухожу, не попрощавшись, пешком, к какому-нибудь другому любезному меценату, который недолгое время (это я уже понял) изволит по-христиански терпеть мои кости и мои капризы. Вы, Ваш супруг маркиз и прочие гости сочтете мое поведение - от-бытие без соблюдения приличий и изъявления благодарности - не поддающимся определению. Впрочем, всякий мой поступок, совершенный за последние три месяца, не поддавался определению и, вероятно, переходил все границы того, что заслуживает прощения. Ну и ладно. Надобно выбирать для концерта подходящие инструменты, а мои инструменты, в сочетании с инструментами Вашего высшего сословия, производят не музыку, а раздражающее разноголосие и шум.

Я рожден, чтобы писать, но затрудняюсь объяснить неописуемые тяготы творчества, в том числе и физические, тем, кто предан исключительно пассивному удовольствию. Эти избранные чередуют обеды с охотой, обмен комплиментами - с концертами, беседы - с балами, за коими следуют полуночные забавы. Вы много читаете, Вы - самая образованная дама во Франции, впрочем, можно сказать, что Вы срываете книги, словно драгоценные ананасы в Вашей оранжерее, словно дары природы, результат неясного процесса, до которого Вам дела нет. Поскольку Вы (против моей воли) долгое время наблюдали меня вблизи, Вам в душу могло закрасться сомнение: книги, которые мы читаем, вероятно, кем-то написаны? В подобном случае Вы наверняка спросили себя:

неужели столь тонкие наблюдения, столь смелые мысли и столь редкая глубина суждений (повторяю Ваши же любезные слова) созрели и появились на свет, обрели выражение благодаря столь грубому существу, как я, коего иной раз хочется сравнить с животным?

В тот единственный день, когда Вам удалось вырвать меня из драгоценного уединения и, упирающегося, притащить в салон, где, как помнится, гостям впервые подавали напиток под названием шоколад, Вы, представляя меня, употребили самые громкие эпитеты, самые щедрые похвалы, долженствующие вызвать восхищение Ваших гостей - разумеется, отблеск их восхищения падал на Вас. Так и дофин Людовик однажды приготовил гостям сюрприз: выступление двух обезьянок, присланных ему в дар каким-то индийским махараджей. В тот вечер среди приглашенных Вами гостей, маркиза, было новое светило парижского общества, юный виконт де Лон-гвиль - обходительный, благообразный, чрезвычайно изящный в своих кружевах, пеной ниспадавших между икрами и лодыжками, убранный старинными маменькиными драгоценностями. Во всяком его жесте сквозила вековая культура. Правы были его предки, устраивавшие резню во время четырех крестовых походов, раз в один прекрасный день плоды их трудов сосредоточились в таком отпрыске! Совершенно правы, когда с переменным успехом пытались вырвать то ли две, то ли три тысячи христиан из лап неверных! Еще как правы, когда, вернувшись домой, принялись лебезить перед первыми Людовиками и лизать им пятки, выпрашивали себе в награду по две или три тысячи крепостных с причитающимися угодьями! Битых полтора часа (неизвестно, сколько еще потом это продолжалось) виконт разглагольствовал и разорялся про физику и метафизику, нес галиматью и ерунду про Моисея, рассказывал любезным слушателям о своих тошнотворных открытиях, касающихся возникновения Вселенной (публика стонала от восхищения), не говоря уже о цитатах из известных ему вавилонских папирусов, которые относились к векам, когда папирусов не было и в помине. Я стал пятиться к широкому окну, вылез в него и убежал в поле, предательски улизнув с объявленного заранее "Диалога философов". Непростительная трусость с моей стороны. Согласен, сударыня. Поскольку тому есть немало свидетелей, простить ее еще труднее, чем то, что несколькими днями ранее я швырнул табуретку в Ваше сиятельство (и чуть не попал!), когда Вы поднялись ко мне в мансарду, чтобы прервать поток моих мыслей и пригласить сразиться в триктрак.

Впрочем, столкновения у меня возникали не столько с Вами и с Вашими благородными друзьями, сколько с хитрой и коварной прислугой, сразу унюхавшей, что гость я небогатый, происхождения темного, а поведения чудного, - одним сло-

вом, дармоед, будто прислуживание благородным гостям облагораживает их труд. Спору нет, у меня на лице написано, что я не оставлю им в качестве чаевых и ломаного гроша. Они громко пели и переговаривались. Входили без стука, пытались мести пол и заправлять постель в назначенный час, даже хотели навести порядок в моих бумагах - невежи! - а однажды, воскресным утром, разбудили меня, принеся кувшины с горячей водой, которую налили в корыто, чтобы я принял ванну: это, как и все остальное, было предусмотрено каким-то высшим руководящим умом. Кстати, кто постановил, что мне полагалось принимать ванну в тот день и в тот час? И что мне вообще полагается принимать ванну: мои земляки считают это занятие опасным, ибо оно усиливает давление на грудь и живот, создавая излишнюю нагрузку для сердца! Ванну советуют принимать на Пасху, это правда, но только умалишенным и больным золотухой. В корыто я лезть отказался: тело - мое, и я делаю с ним, что хочу! Сие священное право в цивилизованной Англии закреплено законом Habeas corpus. Обернув чресла и срамоту кружевной скатертью, сорванной со стола внизу в гостиной, я из чувства протеста побежал мыться на берег озера. Сопротивление, споры, крик и неизбежный скандал. А потом - эта история со штанами! Как-то в субботу один из слуг потребовал, чтобы я вручил их ему для ритуальной стирки. Как же мне опуститься или вознестись, дабы растолковать ему, что надетые на меня штаны из бумазеи - единственные, что я ношу не то восемь, не то десять лет и что голым он не увидит меня даже на виселице? Штаны себе я стираю сам, черт побери, - в дни, когда пригревает солнце! Несчастный совершил ошибку - он стал настаивать, и тут - скажите мне откровенно, моя ль в том вина, - произошло неизбежное: в него попал тупой предмет, на сей раз небольшой - размером с оловянную тарелку, если мне не изменяет память.

Ваш стол, добрая моя маркиза, который я согласился разделить с Вами лишь однажды, заслуженно считается одним из самых изысканных во Франции. Я ел дыню и артишоки - следствия итальянских войн, которые вели Карл VIII и Франциск I (от прочих итогов этих войн следов не осталось). Да, это деликатесы, но они таковы оттого, что экзотичны и почти утратили бы свою привлекательность, будь они доступны простому люду. Нам подали отварную курицу: бесспорно, отменную, но такое блюдо Вы выбрали, дабы косвенно подчеркнуть дальновидность наших Бурбонов. Разве не говорил Генрих IV: "Настанет день, когда у каждого француза в котле будет вариться курица"?

4
{"b":"256019","o":1}