— Пошел вон, собачий сын!
Палач исчез в толпе. Все удивились. Доктор Ди опять замолк и погрузился в раздумье.
— Сумасшедший!.. У него мозг превратился в грязь!.. Дать этому несчастному человеку пять-десять тысяч золотых тюменов и вывезти его в Грузию: пусть там живет спокойно и врет сколько душе его угодно, не осмеливаясь, однако ж, появляться впредь где бы то ни было в Ширване. Падишах сказал.
Халефа немедленно вывели из залы. Толпа, изумленная столь непостижимым великодушием убежища мира, удалилась вслед за счастливым преступником. От бегства пророка из Мекки в Медину и начала гиджры{110} во всем мусульманстве не было еще примера такой кротости в отношении к нарушителю неприкосновенности гарема. Поступок падишаха всем показался загадочным, и каждый стал толковать его по своему разумению, большею частью не в пользу доктора. Мы, со своей стороны, обязаны представить здесь наше толкование. Рассмотрим этот знаменитый поступок критически.
Почему Джон Ди, имея своего опасного соперника к руках и имея совершенно законный предлог освободиться от него навсегда и быть по смерть спокойным обладателем похищенной державы, пощадил жизнь преступника с пренебрежением народных уставов и предрассудков и с явным неудобством для прочности своего владычества? На этот как нельзя более естественный вопрос можно отвечать, во-первых, что Джон Ди не был человек кровожадный. В записках его, где он всеми мерами оправдывается в похищении короны «у ширванского короля», мы находим второй ответ. Там он утверждает и клянется, что похитил ее единственно для своей личной безопасности, по необходимости, по ошибке и только на время, имея твердое намерение, как честный человек, возвратить царство законному владельцу тотчас по миновании в нем надобности. Он говорит, будто с первого дня со своего воцарения уже обдумывал разные средства, как бы благовидно и без убытка удалиться из Ширвана в Европу, к своим любимым книгам, к жене, к детям, оставив, разумеется, этой прекрасной стране в память своего пребывания на ее престоле кое-какие блага западной образованности: Magna Charta{111} — парламент — оппозицию — что-нибудь такое. Он положительно утверждает, что он исполнил бы все это тихо, без шуму, в самое короткое время, и уехал бы в Англию через Константинополь, если бы не интриги панны Марианны Олеской, ужасной деспотки, которой непременно хотелось падишахствовать по-восточному и которая постоянно мешала самым благородным его намерениям. В доказательство подлинности этих намерений приводит он дарование жизни Халефа после поимки его в гареме, высылку ширван-шаха в Грузию, для того, чтобы возвратить ему лицо и корону при первом удобном случае, и, наконец, самую кратковременность своего царствования на шахском престоле. Но должно заметить, что ссылаясь на эту «кратковременность», он нигде не определяет ее меры, а между тем из восточных документов видно, что «ширванский самозванец» обладал престолом более пяти лет, до 1578 года. Если бы почтенный доктор имел искреннее намерение возвратить его несчастному Халефу, то он нашел бы к тому тысячу удобных случаев в продолжение пяти лет. И как он оставил Ширван не по доброй воле, хоть и не говорит об этом ни слова, то все исторические вероятности позволяют нам заключить безошибочно, что доктор счел гораздо приятнейшим брать готовое золото из казны ширван-шахов, чем делать его в тигле, жарясь перед огнем плавильных горнов, и что он нисколько не был расположен возвращать корону Халефу. Очевидно, что он напрасно обвиняет панну Марианну в страсти к восточному деспотизму: ему самому очень понравилось быть падишахом, и он решительно хотел удержать за собою похищенное царство во что бы то ни стало. Если он пощадил жизнь Халефа, этому были другие причины, чисто хирургические.
В двадцатых годах нынешнего столетия жил в Петербурге отставной коллежский советник Гаврило Петрович П***, добрейший человек в свете, весельчак, хлебосол, приятный игрок, и с весьма порядочным состоянием: судьба одарила его всеми хорошими качествами гражданина и отца семейства и не дала только одного, именно носа — или, может статься, и дала, но потом отняла по какому-то случаю. Это ужасно огорчало Гаврила Петровича. Один из знаменитейших хирургов того времени, игравший с ним по четвергам в вист, вызвался исправить этот недостаток, предлагая вырастить на его лице нос такой величины и формы, какой сам он пожелает, и придать физиономии совсем другой вид. Известно, как это делается: от руки пациента, между плечом и локтем, отделяется кусок тела, имеющий форму носа, не совсем отрезывая его с одной стороны от руки, чтобы питание этого куска тела могло продолжаться ее кровеносными сосудами, и приставляется другой стороною к фундаменту прежнего носа на лице, очищенному от кожи. Надобно держать руку у лица, в весьма неудобном положении, не шевелясь ни на волос, пока эта сторона не срастется с фундаментом прежде бывшего носа: тогда ту сторону отрезывают от руки и залечивают. Можно таким же образом приклеить другие губы, другой подбородок и мало-помалу переделать все лицо, если угодно, по бюсту Каракаллы, Платона, Агриппины или Александра Великого.{112} Операция мучительная; но теперь иначе не умеют переделывать физиономии по данному образцу после потери древнего секрета «меняться лицами» или «менять лица». Гаврило Петрович не мог на нее решиться, как его ни уговаривал знаменитый оператор: легко ли дело — тридцать или сорок дней сряду держать руку все в одном положении!.. «Нельзя ли выкроить мне носа из чужой руки? — спросил он. — Я, может быть, найду человека, который за деньги уступит мне кусок своего тела и согласится держать руку у моего лица сорок дней неподвижно?» Хирург отвечал, что для него все равно, из чьего тела ни кроить, лишь бы тело было живое и здоровое. В самом деле Гаврило Петрович отыскал одного молодого чухонца,{113} который за пять тысяч рублей подрядился выставить ему нос из своего тела. Приглашенные художники представили в рисунке и в лепке множество проектов носа, более или менее сообразных с лицом Гаврила Петровича. Одни из этих проектов отвергла жена, другие не понравились ему самому. Форма будущего носа была рассмотрена и решена в общем совете друзей, и пациент мужественно предался в руки хирургу. Через полтора месяца на лице Гаврила Петровича воздвигся нос, составлявший удивление знатоков и любителей. В целом Петербурге не было носа превосходнее этого. Владетель его удовлетворил чухонца, и тот уехал в Финляндию. Но красота и счастье Гаврила Петровича продолжались не более двух лет и пяти месяцев. Хотите ли знать судьбу этого знаменитого носа? Однажды ночью он отвалился в постели, и Гаврило Петрович поутру нашел его на полу. Как? почему он отвалился?.. Хирург не мог понять этого чуда. Впоследствии оказалось — этот достопримечательный хирургический случай обстоятельно описан в лейпцигском «Друге здравия» за 1828 год, № 29, стр. 293 — впоследствии оказалось, что чухонец, уехавший в Финляндию, в эту же самую ночь умер от пьянства. Хирург и тут не понимал!.. А это очень естественно; тело, из которого нос был заимствован, скончалось: нос, как первобытная часть его, должен был скончаться по необходимости. Этого-то простого обстоятельства знаменитый оператор и не сообразил заранее!.. Но Джон Ди, которому известны были все тайны природы, не мог так же легко, как он, попасть впросак. Что вышло бы, если б Джон Ди, увлекшись властолюбием, предал Халефа смерти? Его тогдашнее лицо принадлежало, собственно, телу бывшего ширван-шаха. Да он лишился бы — мало того, носа — а всех черт, заимствованных у этого тела. Все черты исчезли бы в одно мгновение. Он остался бы… без лица!..
Вот почему, если судить по правилам здравой исторической критики, доктор Джон Ди так великодушно поступил с Халефом. Он не мог поступить иначе.
