– Попробуйте ещё раз, – сказал я, освободив, наконец, руку. – Вот увидите – там «Парк культуры».

Подходил поезд. Я зашёл в вагон, и, к моему ужасу, вся безумная компания последовала за мной. Они встали вокруг, уставившись на меня немигающими глазами, словно я вот-вот должен был превратиться в кактус. У меня от этих взглядов побежали по коже мурашки, и появилось отчётливое желание выйти из вагона или хотя бы переместиться в дальний его конец.

– М-меня Володей зовут, – сказал молодой человек.

– Меня тоже, – машинально ответил я.

Двери вагона захлопнулись. Потух свет. Потом снова загорелся. Мне вдруг показалось, что я уже переживал подобное совсем недавно – в другой жизни, во сне или в фантастическом мире внутри прочитанной, но забытой книги. В воздухе висела напряжённость, которую разрядила фраза из динамика, произнесённая машинистом:

– По техническим причинам поезд дальше не идёт. Пожалуйста, освободите вагоны.

Я вышел на перрон и с облегчением заметил, что Володя и его компания, перекинувшись парой слов, двинулись к поезду, следующему в противоположном направлении. Должно быть, решили проехать до «Парка культуры» через всё кольцо. «Туда им и дорога», – мрачно подумал я и зашёл во вновь подошедший состав.

Я пытался прикинуть вероятность встречи в одной точке пространства сразу семи лиц с психическими отклонениями, но мне не хватало статистики. Да и что, в конце концов, такое «психическое отклонение»? Отклонение от среднего? Так ведь нет среднего среди всего разнообразия человеческих личностей. И разве может себя считать нормальным хоть один человек в мире? Каждый из нас хотя бы раз в жизни совершал какое-нибудь безумие, не говоря уже о том, что безумием является сама жизнь как ограниченно устойчивая форма существования белковых тел…

Опомнился я на выходе из станции «Парк культуры». Семь ополоумевших белковых тел умудрились мне внушить свою навязчивую идею добраться сюда, хотя делать мне здесь было абсолютно нечего. И вот я стоял на улице рядом с театральным киоском, схватившись за голову, и тихо хихикал, понимая, что со стороны выгляжу таким же безумным, как они. Но что уж тут поделаешь…

– Привет ещё раз.

Я обернулся. Передо мной стоял Фёдор, довольный как слон, со своим дурацким аккуратным портфельчиком.

– Привет, – буркнул я.

– Удивительно, не правда ли?

– Что именно? – не понял я.

– Мы с тобой встретились посреди огромного города, в случайном месте. Такое редко бывает. Ты не считаешь, что в этом есть нечто знаменательное?

Я пожал плечами:

– Я вообще не должен был здесь оказаться.

– Этого не может быть. Раз оказался, значит, должен был.

М-да. Я и забыл, как любит Фёдор точные формулировки.

– Ну, так скажем, в мои планы это не входило. Метро перепутал.

– Здорово. А я вышел из МГУ и пошёл так, чтобы мне солнце в затылок светило.

– Зачем?

Лицо Фёдора изобразило возвышенную мечтательность.

– Искал отдохновения своим мыслям и, более того, чувствам. Последовательность людей, зданий и других зрительных образов, поочерёдно сменяющих друг друга – разве это не прекрасно?

Он взмахнул руками, чем-то напомнив мне Христа.

– Не знаю. Мне, наверно, к экзамену готовиться надо. Теория вероятностей.

– Я помню, – Фёдор как-то неожиданно насупился. – Ну, дерзай.

– Пока.

Я снова зашёл в метро. Приложил карточку к глазку турникета. Загорелся красный огонёк – железный страж пускать меня не хотел. Я попробовал ещё раз, с тем же результатом. Похоже, на этой карточке поездок не осталось. Как это могло быть? Я не понимал. «Будешь задумываться о деталях – с ума сойдёшь», – промелькнуло в голове, и я не мог вспомнить, откуда взялась эта фраза. Однако мысль была дельной, и я поплёлся покупать новую карточку.

Оставшаяся часть пути до дома прошла, в общем, без приключений. Войдя в квартиру, я разулся, бросил на стол ключи и заметил листочек со списком дел. Соль купить я, конечно, забыл. Но идти на улицу уже не хотелось. Нашёл в холодильнике три сосиски, две из них разогрел в микроволновке, потому что варить было лень, и съел. Попил воды из чайника. Потом вернулся в комнату, лёг на диван и раскрыл тетрадь Фёдора. Повествование начиналось заголовком «Пространство элементарных событий». Звучало интригующе, и я приступил к чтению.

Если вдуматься, чтение – один из самых бестолковых способов усвоения информации. Вот появилась у одного человека новая идея. Он захотел поделиться с другими. Что он делает? Берет примитивное орудие письма и царапает на бумаге каракули, которые имеют некоторое отношение к его идее, преодолевая при этом эссенциальный тремор, дисграфию, отсутствие воображения, поверхностное знание языка или просто патологическое косноязычие. Написание книги может занять годы. Другой человек, желающий воспользоваться сохранённой идеей, идёт в библиотеку, ищет книгу, открывает, читает в течение нескольких дней и пытается переварить многостраничную тарабарщину, несмотря на его, в свою очередь, отслоение сетчатки, аллергию на бумажную пыль, дислексию, опять-таки отсутствие воображения, слабую эрудицию и врождённую безграмотность. И в результате в его мозгу, возможно, зарождается идея, которая, с некоторой вероятностью, имеет отношение к первоначальной. На радостях он пишет свою книгу и пошло-поехало.

И почему, спрашивается, просто не хранить идею в чистом виде, в баночке на кухне, и не вкладывать её в голову готовой по мере необходимости, не тратя своё и чужое время, электроэнергию на освещение и трудновоспроизводимые природные ресурсы на производство бумаги?

Проснулся я рано. Постель была залита тёплым светом из окна. В шкафах поблёскивали корешки книг. Выключенный компьютер обиженно молчал, и с ним был солидарен потухший телевизор. На стене тикали часы, показывая, что мне остался ещё целый день подготовки к экзамену, а за окном щебетали птицы.

Я потянулся, ощущая приятный хруст косточек, повалялся ещё минут пять, потом встал. Сходил в туалет, почистил зубы, помахал для проформы руками, вяло изображая зарядку, соорудил несолёную яичницу с использованием засохшей сосиски и дряблой луковицы и не без удовольствия съел.

Вернувшись в комнату, я набросал новый список из двух пунктов:

1. Учиться.

2. Соль.

Затем подошёл к окну.

На улице всё было наполнено предчувствием жары. Вдали, в лёгкой утренней дымке, возвышалось здание университета. Чуть ближе, между зелёных холмов, покрытых разросшимся кустарником, причудливо вилась Сетунь. Деревья испускали из ветвей в небо невидимые позывные. А совсем рядом, за забором из толстых металлических прутьев, белело старое пятиэтажное здание, известное мне под названием «восемнадцатый интернат».

Казалось бы, обычный ветхий дом, построенный по типовому проекту, как и многие школы в Москве, покрашенный белой краской, облупившийся и подмазанный ещё раз, вызывал у меня страх. Должно быть, сказывались детские воспоминания. Играя с дворовыми ребятами в войну, мы обходили этот дом стороной, а на вопросы о нём мне навевающим ужас шёпотом рассказывали, что в интернат свозят со всей страны умных детей и ставят над ними опыты. Говорили, что многие сходят с ума или даже умирают, и что призраки мёртвых учеников бродят ночью по коридорам здания и пугают новичков.

      В те времена загадочную школу окружал бетонный полуразвалившийся забор, возле ворот которого на столбе было намалёвано красной краской, похожей на запёкшуюся кровь: «КРЕМЕНЧУГ-СЯ 17». Потом, после реконструкции, забор сменился на более солидный, металлический, а надпись – на менее зловещую «Специализированный учебно-научный центр им. А.Н.Колмогорова».

Кстати, о Колмогорове. Мне давно было пора перестать пялиться в окно и продолжить учить теорию вероятностей.

Перво-наперво я сверился со списком билетов, чтобы оценить, какую часть я прошёл вчера. Прогресс не впечатлял – четыре вопроса из тридцати восьми, да и то усвоенные условно. Я уселся на диван, разложил вокруг учебники и конспекты – ущербный мой, состоящий из полутора вкривь и вкось записанных лекций, и добротный Фёдора, набитый данными под завязку, снабжённый иллюстрациями, сносками и словариком сокращений – и продолжил чтение.