Я скакал по лестнице вниз – примерно так же, как скачут все молодые люди двадцати одного года, вовсе необязательно такие высокие худощавые блондины, как я. Разглядывал надписи на стене, наполненные ужасно ценной информацией типа «Лысый – лох», «Тащюсь от эмо» и даже «Fcak yuo» – что бы это ни означало. Пробегал мимо стареньких почтовых ящиков и заметил, что в моём что-то белеет.

Это оказалось письмо от родителей. Вот уже год как они уехали преподавать русский язык в Свазиленд, так что я был предоставлен сам себе, чем и пытался пользоваться на все сто процентов. Единственным минусом в отсутствии предков я находил нехватку чистых носков и глаженых рубашек, впрочем, и от этого не особо страдал.

Засунув письмо в сумку, я вышел из подъезда и зашагал в сторону проспекта, где и запрыгнул в отъезжающий автобус с цифрами «7», «6» и «1» в номере. На ходу я пытался достать из кармана мобильник, который с завидным упорством уже с минуту исполнял «Имперский марш».

– Привет, – донёсся из туманной дали телефонного эфира знакомый голос Фёдора. – Ты где?

– Я тута, – отозвался я. – Привет. Еду.

– Когда будешь? – уточнил Фёдор.

– Минут через пятнадцать.

– Ладно. Жду возле 14-08.

– Хорошо.

Я подумал, что «четырнадцать-ноль-восемь» – это совсем не 761, и это мне не понравилось. Я любил число 761, и оно попадалось мне по нескольку раз в день. Я много раз пытался подсчитать, какова вероятность того, что одна и та же комбинация трёх цифр попадается так часто.

Вот сколько всего разных цифровых последовательностей встречается за день? Номера машин, квартир, домов, длинные цепочки знаков на денежных купюрах и лотерейных билетах, телефоны и факсы, размеры одежды, показания приборов и слова считалочек…

Меня отвлекли от размышлений утыканные деревьями зелёные холмы, мимо которых проезжал автобус. Вам не казалось когда-нибудь, что Земля – живое существо? Что она дышит, думает, молчит, что деревья, которыми она тянется к небу – это не то пальцы, не то антенны, которыми она общается с космосом?

Кстати, про общение… Я достал из сумки конверт, вскрыл его и пробежал глазами текст. Типичное письмо от родителей, как и следовало ожидать. «Как дела?», «Остались ещё деньги?», «Не заболел?» и прочие риторические вопросы. Мои родители всегда были людьми прошлого века. Писали до сих пор письма на бумаге, фотографировали плёночным фотоаппаратом… На приложенном к письму снимке они стояли в окружении группки белозубых негритят, а отец держал на руках забавную обезьянку. Надпись на обороте гласила «Свази и мы». Я решил, что это имя обезьянки.

Автобус тряхнуло на колдобине, я опомнился и стал протискиваться к выходу. Вырвавшись на свежий воздух из железной коробки, заполненной густыми ароматами пота и перегара, я порадовался жаркому дню, полюбовался дырой в голубом небе, сквозь которую на Землю лился обжигающий поток электромагнитного излучения, а потом засмотрелся на студентку в лёгком сарафанчике. Этому, однако, мешало пятно на моей сетчатке, оставшееся от неосторожного рассматривания Солнца, так что я зашагал в сторону главного здания МГУ.

Оно самодовольно вздымалось впереди, протыкая небо шпилем с огромной звездой, распластав по земле крылья общежитий, громоздя друг на друга этажи, покрытые множеством окон-бойниц, и, казалось, готово было взлететь, как ракета.

Я тут же принялся считать, а способно ли оно взлететь при достаточном количестве реактивных двигателей. «Если не учитывать шпиль, высота здания метров сто пятьдесят», – думал я. – «Можно для упрощения принять его за куб ребром сто метров. Плотность бетона составляет около тысячи килограммов на метр кубический…» Но тут полицейский на входе потребовал предъявить пропуск, и цифры в голове мгновенно осыпались.

Я проследовал мимо пустующих гардеробов, кинотеатра и книжных киосков. Здание строилось в те времена, когда ещё грезили о коммунах, поэтому его создатели позаботились о быте основательно. Люди, которые жили в главном здании МГУ, могли вообще никогда не выходить на улицу. Магазины, парикмахерские, столовые, буфеты, библиотеки, музеи, уже упомянутый кинотеатр и даже бассейн – это малая часть того, что существовало внутри. Это был целый мир или, по меньшей мере, город с населением в несколько тысяч человек. А если вспомнить ещё и легенды о катакомбах внизу, скрывающих гигантскую статую Сталина, и о подземном ходе под Москвой-рекой, то город этот представлялся ничуть не менее значительным, чем Урюпинск или даже Электросталь.

Тем временем я оказался в холле, и меня уже заносило толпой студентов в прибывший лифт. Я дотянулся до кнопки четырнадцатого этажа, и, прижатый к стенке, почувствовал, как кабина плавно тронулась вверх.

– А у меня в детстве «Цирикс» был, – донёсся до меня обрывок чужого разговора. – Грелся, сцуко, как батарея, и цэпэуайди на нём глючило.

– Что глючило? – переспросил другой голос, принадлежащий девушке, притиснутой ко мне сзади.

– Ну, это команда такая… – неуверенно начал парень, но тут двери раскрылись, и я, не дослушав, выбрался наружу.

Фёдор поджидал меня, сидя на подоконнике, увлечённый чтением толстенной потрёпанной книги, которую при моем появлении быстро захлопнул и убрал в портфель.

– Двадцать четыре минуты, – сказал он, и по губам блуждала его всегдашняя неопределённая улыбка, хотя в интонации чувствовался упрёк.

– Извини, – ответил я. – Не рассчитал малость.

– Бывает, – Фёдор спрыгнул с подоконника и аккуратно извлёк из портфеля тетрадь с лекциями. Он всегда всё делал аккуратно, да и выглядел так же – коротко стриженый, подтянутый, в чёрной отглаженной рубашке. Единственное, что казалось немного неуместным – если не знать Фёдора, конечно – это фрагмент электрической принципиальной схемы, содержащий транзистор, конденсатор и катушку индуктивности, который был нарисован ручкой на штанине его светло-голубых джинсов – впрочем, тоже весьма аккуратно.

– Держи, – он протянул мне тетрадь.

– А ты-то как? – спросил я. – Сдал?

– Пять, – ответил Фёдор, изобразив на лице лёгкое недоумение по поводу моего вопроса.

– А вообще он это… Сильно лютует?

– Тургенев-то? Ну как ты можешь так думать? Добрейший человек. Двоек поставил много, это да.

Я вздохнул:

– Правильно я не пошёл. До пересдачи хоть подготовлюсь. Я учебник начинал читать – вообще ничего общего с билетами.

– А что на лекции не ходил? – поинтересовался Фёдор.

– Да как-то не получалось… То неохота, то лень.

– Странно, – Фёдор пожал плечами и почесал колено. – Такие хорошие лекции. Жаль, что закончились. Теория вероятностей – одна из немногих областей математики, которую легко наблюдать в реальности. Чистый мир платоновский идей.

– А геометрия? – спросил я наобум – так, чтобы разговор поддержать, хотя тема меня не особенно увлекала.

– В рамках школьной программы – да, отчасти. Только где ты видел в природе идеальный треугольник? Неевклидовость или многомерность уже хуже согласуется с повседневным опытом, а уж доказательство теоремы Гаусса-Бонне ты наяву и вовсе вряд ли встретишь.

– А субмартингалы валяются на каждом шагу? – вспомнил я умное слово.

– Ты удивишься, – сказал Фёдор, улыбнувшись чуть шире обычного, – но так оно и есть.

– Ладно, – я махнул рукой, решив-таки прервать беседу. – Когда лекции вернуть?

– Да хоть осенью. Ну, удачи тебе. Мне в учебную часть надо – зачётку закрыть.

– Пока.

Мы пожали друг другу руки, и я направился в туалет, поскольку чувствовал позывы в нижней части живота – должно быть, сказывался утренний кефир.

Заняв место в свободной кабинке, я задумался. До экзамена оставалось полтора дня. Вроде не так мало времени, но я по опыту знал, как тяжело переваривать математическую дребедень, напичканную формулами, кванторами и словечками типа «допустим», «легко видеть», «отсюда следует»… Мне было совсем не легко видеть, почему из одной кракозябры следует другая, поэтому многие места я пропускал, говоря про себя как раз «допустим».