Алиаге давно уже перевалило за семьдесят, и был он настолько худ, — впрочем, таким он был всю свою жизнь, — что одежда висела на нем как на вешалке, а когда он садился, брюки вздувались колоколом, обнажая ужасающе тощие лодыжки. Бледность его остроконечного, как клин, лица и непомерная худоба компенсировались живостью его характера, хотя говорил он всегда очень тихо и вид у него был довольно унылый.

Мансилья в отличие от Плиния и дона Лотарио, давно уже привыкших к худобе Алиаги, откровенно таращился на него, не скрывая своего изумления.

Ответив на предварительные вопросы Плиния, Алиага на свой лад объяснил, откуда ему известны привычки доктора.

— Я, как вам известно, всю жизнь сплю не больше трех-четырех часов. А потом отсыпаюсь по утрам. Ночью же я бодрствую, лежа в постели, и, разумеется, прислушиваюсь к звукам, которые доносятся до меня из соседних квартир... Дон Антонио живет прямо надо мной. Каждую ночь около трех часов он идет перед сном в ванную комнату и, судя по журчанию воды, умывается и чистит зубы. Затем укладывается спать, и до меня доносится стук падающих на пол ботинок, когда он разувается, и даже скрип кровати, когда он ворочается.

— Над вашей спальней находится его ванная комната или тоже спальня?

— Половина на половину, судя по звукам, которые до меня доносятся.

— Значит, в ту ночь все было как обычно: он пошел в ванную комнату, пустил воду из крана, умылся, почистил зубы и снял ботинки?

— Нет, сеньор, я этого не говорил. Я слышал только, как он пошел в ванную комнату, умылся, почистил зубы... Но я абсолютно уверен, что он не снимал с себя ботинок, если, конечно, не переобулся в домашние туфли раньше.

— Ясно. А вы не слышали приблизительно в это же время чьих-нибудь шагов на лестнице или как спускался или поднимался лифт?

— Нет, лестница находится довольно далеко от моей спальни. Я слышал только то, о чем сказал.

— А шум отъезжающей машины или что-нибудь похожее на это?

— Видите ли, — ответил он, поглаживая лысину, венчавшую его белое как мел чело, — я не обращаю внимания на уличные звуки.

— И пока вы не заснули, наверху не раздавались больше шаги?

— Нет.

— Как вы думаете, что могло случиться с доном Антонио?

— Представления не имею. Но вряд ли кто-то мог совершить насилие над таким человеком, как он.

Прощаясь, Алиага застегнул пиджак на все пуговицы, и его страшная худоба стала еще очевиднее.

— До чего же он тощ! — сказал Мансилья, когда тот вышел.

— Самый худой в нашем городе.

— И с женитьбой ему не повезло. Сразу же после свадьбы его жена заболела и спустя несколько дней умерла, — заметил дон Лотарио.

— Отчего?

— Наверное, увидела, какой он тощий, и не вынесла такого удара, — ответил Плиний.

— Ее можно понять, — согласился Мансилья.

Бернардино Лопес явился в кабинет Плиния только во второй половине дня.

— Прошу извинить меня за опоздание, но, когда за мной пришли, я был в кооперативе. Теперь я всецело в вашем распоряжении.

Бернардино всегда улыбался, во всяком случае, создавалось именно такое впечатление. В данный момент улыбка его была несколько натянутой и печальной. Обычно же он просто улыбался. А если был доволен, громко хохотал. Впрочем, мать его тоже отличалась веселым нравом.

— Итак, Бернардино, ты заявил в полицейском участке, что видел в ту ночь дона Антонио выходящим из машины.

— Да, приблизительно около половины четвертого.

— А что было потом?

— Ничего, кроме того, что я уже рассказал детективу. В ту ночь, хотя на следующее утро мне надо было чуть свет ехать в Алькасар, я возвращался домой очень поздно. Мы с дружками... Нет, нет, не подумайте ничего плохого, мы просто играли в карты. Так вот, я возвращался домой по правой стороне улицы Толедо, как вдруг меня обогнала машина и остановилась в пяти метрах от моего дома. Дальше она проехать не могла, потому что в том месте ведутся строительные работы. Вот тогда-то я и увидел, как доктор выходил из машины с каким-то незнакомым мне мужчиной и как они вместе направились вверх по улице.

— Ты не обратил внимания, кто из них сидел за рулем?

— Нет, сеньор.

— А в какой дом они вошли?

— Нет, не видел. Я вошел к себе в дом и сразу же лег спать, а они отправились своей дорогой.

— Ты не слышал, машина потом отъехала?

— Нет, я уснул как убитый, сеньор Мануэль. Я ведь не спал с семи утра.

— Ты был последний, кто видел дона Антонио.

— Если бы я знал, я бы его окликнул.

— Мансилья, у вас есть к нему какие-нибудь вопросы?

— Нет, Мануэль, спасибо.

Спокойно улыбаясь, Бернардино покинул кабинет, Плиний задумчиво уставился в пол.

— Хочешь я скажу, о чем ты сейчас думаешь, Мануэль? — спросил дон Лотарио, понаблюдав за ним несколько секунд.

— О чем?

— О том, что Антонио в ту ночь по разным делам появлялся в одном и том же квартале.

— Да, сеньор.

— Но если верить словам очевидцев, то получается, — заметил Мансилья, — будто доктор уехал из дома на машине и вернулся на ней назад.

— Этого никто не может знать точно.

— Но ведь утром машина доктора стояла у подъезда его дома, Мануэль?

— Он вполне мог уехать из дома на машине того, кто за ним приезжал... Итак, прежде всего нам необходимо узнать, если, конечно, удастся и если вы не возражаете, куда направился Антонио в половине четвертого, когда его увидел Бернардино.

— Хорошо бы... Но ведь улица Толедо там разрыта и дальше проехать нельзя.

Плиний не смог сдержать усмешки:

— Проехать, разумеется, нельзя, Мансилья, но пройти можно.

— Да, вы правы, я как-то не подумал об этом.

— По логике вещей и по долгу своей службы врач мог отправиться в такой поздний час только к больному. Скорее всего кто-то заехал за ним на машине и отвез к себе... Знать бы, кто из жителей этого квартала тяжело болен. Придется навести справки у тамошних врачей и фельдшеров.

— Не так-то это просто.

Они достали сигареты и в ту же минуту заметили алькальда, который шел в аюнтамиенто.

— А вот и наш друг алькальд. Пойду доложу ему, как это делают детективы в кинофильмах, что антифранкистскую пропаганду на кладбище ведет транзистор, спрятанный в гробу, в ногах Сеспеды «Красного».

И, попыхивая сигаретой, начальник муниципальной гвардии отправился к алькальду.

На следующий день Мансилья не явился в Томельосо, а позвонил по телефону, чтобы узнать у Мануэля, есть ли какие-нибудь новости. Вероятно, начальство Мансильи запретило ему ездить в Томельосо до тех пор, пока не появится повод, достойный звания инспектора уголовной полиции... Плиний сказал ему, чтобы он не беспокоился, а занимался своими делами, которых у него и так больше чем достаточно, и передавал привет своему начальству.

— Черт подери, дон Лотарио! Мы с вами окончательно зашли в тупик. Итак, мы застряли на улице Толедо, где дон Антонио вышел из машины в половине четвертого ночи... Я обзвонил врачей и фельдшеров всего квартала, но на мой вопрос, есть ли у них тяжелобольные, они ответили, что нет.

— Мы застряли на улице Толедо, Мануэль, потому что человек, который сопровождал Антонио в ту ночь, не явился, как ему надлежало, в полицейский участок и не сказал об этом.

— Да, да, конечно.

— И в этом-то вся загвоздка... Если вдуматься хорошенько, нам не повезло по двум непредвиденным обстоятельствам: во-первых, потому, что улица Толедо в том месте разрыта и дальше проезда нет, а во-вторых, Бернардино Лопес не знал или просто не обратил внимания на того, кто сопровождал Антонио.

— Не будь всех этих непредвиденных обстоятельств, как говорите вы, или неудач, как скажут остальные, не существовало бы нераскрытых уголовных дел. А их больше чем достаточно.

— Само собой... Но, верно и то, Мануэль, что тебе сидеть сложа руки накануне свадьбы Альфонсы еще хуже.