– Понимаю.
– Может, перестанете темнить и выложите" что у вас на уме?
– Все очень просто, – ответил Рэнделл. – Меня интересуют ваши побуждения. Я знаю, что такое узы дружбы, и понимаю, что личные чувства порой могут ослепить. Ваша преданность доктору Ли восхищает меня, хотя, конечно, я восхищался бы куда больше, будь эта преданность направлена на менее одиозную фигуру. Но объяснить вашу бурную деятельность одной лишь преданностью я не могу. Что же движет вами на самом деле, доктор Берри?
– Любопытство, доктор Рэнделл. Ничего, кроме любопытства. Уж очень хочется узнать, почему все вокруг из кожи вон лезут, чтобы упечь за решетку ни в чем не повинного человека. Почему люди, избравшие своим уделом беспристрастный анализ фактов, решили зашорить глаза и сделать вид, будто их ничто не волнует.
Рэнделл извлек из кармана портсигар, раскрыл, достал тонкую сигару и, обрезав кончик, раскурил ее.
– Давайте убедимся, что мы ведем речь об одном и том же, – предложил он. – Доктор Ли делает подпольные аборты, верно?
– Вы говорите, я слушаю, – ответил я.
– Аборты запрещены законом. Кроме того, как и любые хирургические вмешательства, они чреваты некоторой опасностью для пациентов. Даже когда их делает знающий специалист, а не полупьяный…
– Чужеземец, – подсказал я.
Рэнделл усмехнулся.
– Доктор Ли делает подпольные аборты, – повторил он. – И ведет весьма сомнительный образ жизни. С врачебной этикой он тоже не в ладах. Как гражданин, Ли совершает подсудные действия. Вот что у меня на уме, доктор Берри. Я хочу знать, что вы вынюхиваете и почему докучаете членам моей семьи…
– Едва ли это самое подходящее слово.
– ., и надоедаете людям, как будто вам больше нечего делать. Линкольновская больница платит вам жалованье. Как и у любого врача, у вас есть служебные обязанности и вы несете ответственность за их исполнение. Но вы пренебрегаете этими обязанностями. Вместо того чтобы работать, вы лезете в чужие семейные дела, мутите воду и стараетесь покрыть человека, совершающего предосудительные поступки, нарушающего все врачебные кодексы, преступающего закон, потешающегося над общественными устоями…
– Доктор, – прервал я его. – Давайте посмотрим на это как на чисто семейное дело. Как вы поступите, если ваша дочь скажет вам, что она беременна? Если она посоветуется с вами, прежде чем отправиться на поиски подпольного акушера? Как вы поведете себя в таком случае?
– Не вижу смысла вести этот беспредметный разговор.
– Но у вас наверняка есть какой-то ответ.
Лицо Рэнделла сделалось пунцовым, на стянутой крахмальным воротничком шее набухли вены. Он задумчиво поджал губы и сказал:
– Так вот, значит, что вы задумали. Хотите оклеветать мою семью в безумной надежде выгородить вашего так называемого друга?
Я передернул плечами.
– По-моему, я задал вам вполне правомерный вопрос. Существует несколько возможностей, – я принялся загибать пальцы. – Токио. Швейцария. Лос-Анджелес. Сан-Хуан. А может, у вас есть дружок в Нью-Йорке или Вашингтоне? Это и удобнее, и гораздо дешевле.
Рэнделл резко повернулся и принялся отпирать дверцу своего «Порше».
– Подумайте, – посоветовал я ему. – Поломайте голову и решите, как далеко вы готовы зайти ради сохранения доброго имени своей семьи.
Джей Ди запустил мотор и окинул меня испепеляющим взглядом.
– Поразмыслите на досуге, почему Карен не пришла за помощью к вам.
– Моя дочь… – ответил он дрожащим от гнева голосом. – Моя дочь – замечательная девушка. Добрая и милая. У нее нет грязных мыслей, и она никому не желает зла. Как смеете вы марать ее своими…
– Если она так чиста и прекрасна, как же ее угораздило забеременеть?
Рэнделл захлопнул дверцу, врубил передачу и с ревом рванул с места в сердитом сизом облаке выхлопных газов. 13
Мой дом был пуст и погружен во мрак. На кухне я нашел записку, сообщавшую, что Джудит с детьми уехала к Ли. Я послонялся по кухне и заглянул в холодильник. Меня мучил голод, но я был слишком взволнован, чтобы сесть за стол и соорудить бутерброд. В конце концов я удовольствовался стаканом молока и остатками капустного салата. Тишина угнетала, и я решил тоже отправиться к Ли, благо они жили в следующем квартале, в старом массивном кирпичном доме – истинно новоанглийском особняке, ничем не отличавшемся от любого другого дома на нашей улице. Мне всегда казалось странным, что Арт поселился в таком жилище: слишком уж безликое было строение.
В доме царила атмосфера, вполне сообразная его внешнему облику. Бетти сидела на кухне и с застывшей улыбкой кормила годовалого малыша. Она выглядела измученной и растрепанной, хотя обычно бывала неутомима и безукоризненно опрятна. Джудит сидела рядом с ней. Джейн, наша младшая, держалась за юбку матери. Эта привычка появилась у нее всего несколько недель назад.
В гостиной мальчишки играли в полицейских и воров и палили из пистонных пистолетов. При каждом выстреле Бетти испуганно вздрагивала.
– Жаль, что у меня не хватает духу прекратить это побоище, – проговорила она.
Я отправился в гостиную. Вся мебель была перевернута и валялась вверх тормашками. Наш четырехлетний сынишка Джонни вел огонь из-за кресла; увидев меня, он помахал рукой и пальнул еще раз. В другом конце комнаты за кушеткой прятались двое сыновей Ли. Воздух был полон едкого сизого дыма, на полу валялись использованные пистонные ленты. Джонни снова выстрелил и закричал:
– Попал! Попал!
– А вот и нет! – завопил шестилетний Энди Ли.
– Попал! Ты убит!
– Ничего я не убит! – крикнул Энди, потрясая пистолетом, который только тихо щелкал: кончились пистоны. Нырнув за спинку дивана, Энди велел своему брату Генри:
– Прикрой меня! Я перезаряжу.
– Заметано, напарник.
Энди принялся вставлять новую ленту, но пальчики плохо слушались его, и мальчуган сердился. Наконец он вскинул пистолет, прицелился, гаркнул: «Бах! Бах!» и вновь занялся лентой.
– Так нечестно! – заканючил за креслом Джонни. – Ты убит!
– Ты тоже! – объявил Генри. – Я в тебя попал!
– Я только ранен! – заорал Джонни и пальнул три раза подряд.
– Да? – отозвался Генри. – Тогда получай!
Перестрелка возобновилась. Я вернулся на кухню к Бетти и Джудит.
– Как они там? – спросила Бетти. Я усмехнулся:
– Спорят, кто кого угрохал.
– Ты что-нибудь выяснил?
– Все будет хорошо, не волнуйся.
Бетти одарила меня кривой ухмылкой, которую переняла у Арта.
– Слушаюсь, доктор.
– Я серьезно.
– Надеюсь, ты прав, – сказала она, запихивая в ротик сынишки яблочное пюре, которое тотчас потекло по подбородку. Бетти сгребла его ложкой и предприняла еще одну бесплодную попытку.
– А у нас плохие новости, – объявила Джудит.
– Правда?
– Звонил Брэдфорд, поверенный Арта. Он отказался вести дело.
– Брэдфорд?
– Да, – ответила Бетти. – Он позвонил полчаса назад, сказал, что слишком занят.
Я закурил и попытался успокоиться.
– Пожалуй, позвоню ему.
Джудит взглянула на часы:
– Половина шестого. Скорее всего, его уже…
– Попробую найти, – ответил я и отправился в кабинет Арта. Джудит пошла со мной. Я прикрыл дверь, чтобы не слышать пальбы.
– Что происходит? – спросила Джудит.
Я покачал головой.
– Дела плохи?
– Пока рано говорить, – я сел за стол Арта и принялся набирать номер.
– Ты голоден?
– Нет, – соврал я. – Заехал перекусить.
– У тебя усталый вид.
– Все в порядке, – ответил я.
Джудит склонилась над столом, и я поцеловал ее в щеку.
– Тебе звонил Фриц Вернер.
Этого можно было ожидать. Фриц знает все обо всем. Такого сплетника еще поискать. Впрочем, он мог располагать какими-то важными и полезными сведениями.
– Я позвоню ему.
– Да, пока не забыла, – добавила Джудит. – Завтра вечеринка.
– Я не хочу идти туда.
– Ничего не поделаешь. Джордж Моррис.
