Люм вышел на рассвете вместе с остальными ронгами. С первыми лучами солнца пришло известие, что префект округа Мурлюкаи убит, а истребитель с талракским убийцей упал в болота неподалеку.

Сейчас солнце стояло в зените, но его лучи едва пробивали влажный зеленоватый сумрак Великих Топей. Люм уже давно бродил один. Был приказ рассеяться, держаться в пределах видимости друг от друга и прочесать местность. Спустя некоторое время, Люм внезапно обнаружил, что отстал от отряда, и вокруг нет никого, кроме болотной живности.

Люм старался аккуратно погружать и выдергивать ноги, но болото все равно провожало каждый шаг смачным чавканьем и едва заметным покачиванием. Его широкие ступни тихо шлепали, разбрызгивая воду и утопая в мягком дне. Строго говоря, это и не дно было, а чуть притопленный ковер из болотной растительности, скрепленный мхом. Старые растения отмирали, давая жизнь новым, и на этом питательном субстрате процветали папоротники, корнями создавая иллюзию почвы. А сколько всего вкусного шмыгало в болотной жиже прямо под ногами!

Это немного раздражало. А когда Люм раздражался, он хотел есть. И с каждым шагом оба чувства усиливались. Ронг заставлял себя идти дальше, ведь он по-прежнему в патруле и у него есть задача – найти проклятого талрака.

Эти безобразные, похожие на высохшие коряги, белесые твари – были первыми инопланетянами, посетившими Тильдор. Ростом чуть выше ронгов, они вышагивали на тощих сухоньких ножках, и беспрестанно шевелили двумя парами рук. Талраки смутно напоминали Люму огромного репинута – болотного червя в хитиновом панцире, но при этом они выглядели так, словно давно умерли, и их тела много лет пролежали на горных вершинах. Талрака сложно убить, словно они и вправду были давно мертвы. Как-то Люм спросил командира, а не воюют ли ронги с мертвецами, потому что ни одно живое существо не может быть таким высохшим. Командир лишь усмехнулся и отправил Люма чистить территорию лагеря от экскрементов.

Нужно успокоиться. Остановиться на секунду и закрыть глаза. Все, сколько есть, даже те, что на руках.

А потом… потом вдохнуть полной грудью пряный теплый воздух болота. Пить этот воздух во все легкие – густой, насыщенный ароматами родного мира, где в теплом влажном мареве колеблются зеленые с пунцовыми прожилками папоротники, где дрожат накрывшие их единой паутиной золотистые лианы. Чувствовать, как капельки испарений оседают на коже. Слушать невидимый, но неутомимый хор болотных жителей, поющих свою нескончаемую песнь. Монотонный гул насекомых, сольные партии птиц, низкие крики животных, что изредка заявляют о своем превосходстве… Благодать!

Люму захотелось вплести свой голос в эту песню. Ему нравилось охотиться, хватать добычу, издав победный клич, но окружающие (а друзей у него не было) не одобряли подобного поведения, и приходилось душить такие порывы. Сегодня он был один, но как назло, сейчас точно надо молчать. Слишком многое зависело от этого. Сегодня он мог доказать, что способен не только приносить к обеду вкусных репинутов и убирать экскременты.

Люм открыл глаза и пошел дальше.

Рафхат устал. Хоть мгновение, но отдохнуть, вытащить ноги из воды, отравляющей его организм. Он рухнул на куст молодого папоротника. Листья сочно хрустнули под ним. Проклятая планета!

Рафхат чувствовал непреодолимое отвращение ко всему этому мокрому миру, где даже воздух – не воздух, а тяжелый кисель, со всхлипом и чавканьем проникающий в легкие. С каждым новым вдохом жгучая, давящая боль пробегала по всему телу. Его сосуды не могли перекачивать такое количество жидкости, а она все прибывала и прибывала. Кожа сочилась влагой, уже прошедшей через организм, но этого было недостаточно, талрак продолжал разбухать. Тяжелые, раздувшиеся ноги едва слушались. А надо идти дальше!

Зачем? Зачем мы здесь?!

Но задавать такие вопросы талрак мог только себе. Спрашивать себя – зачем, и безропотно выполнять приказы. А с того дня, когда сообщили, что родной Талракеш атаковали менкхи, уже и задаваться вопросами не имело смысла. Надо было просто выжить, потому что помощи из дома не будет.

Вчера он получил приказ убить префекта. Рафхат ненавидел ронгов, этих жаб, похожих на сиреневые шары, с четырьмя, торчащими оттуда щупальцами. Уроды, у них и головы – то нет! Лишь безобразное раздувшееся брюхо, прикрытое защитными пластинами. Меж талраков даже ходила шутка, что у ронгов мозги с дерьмом перемешены, и думают они задницей. Вечно влажные, источающие тухлое зловоние, словно их плоть разлагалась. Наверняка, это так и было, ведь на этой планете гниение всего живого начиналось с момента рождения. Он с радостью уничтожил бы ронгов, всех, до последнего. Рафхат считал, что с этого и стоило начинать колонизацию, а не пытаться предлагать варварам лучший мир. Что ж, за ошибки Королевы-Матери пришлось платить всем талракам. Считать решения Матери ошибкой – есть недопустимая ересь, он знал это, но в последнее время так много изменилось. Изменился и он сам.

В последнее время талраки проигрывали все чаще и чаще. Им приходилось отступать с уже осушенных земель. Затянувшаяся война становилась образом жизни, а Рафхат хотел только одного – вернуться домой.

У него больше не получалось скрывать крамольные мысли, но он понял это, только когда получил приказ убить префекта округа Мурлюкаи. Попыток уничтожить главу сопротивления было не счесть, но пока все они терпели неудачу, и с задания не вернулся никто. Рафхат произнес официальное: "Во благо Талракеша, готов" и проклял тот день, когда планету Тильдор обнаружили и сочли это гниющее болото пригодным для колонизации.

Он знал, каким должен быть идеальный мир. Сухой, наполненный светом. Где желтизна неба на горизонте сливается с желтизной песчаных барханов, и лишь ветер гудит, поднимая пыль. Где жизнь кипит под землей, а поверхность – лишь площадка для одиноких прогулок в ожидании Озарения. Каждый талрак хотя бы раз ищет Озарения. Некоторые погибают, но большинство обретает себя и лишь после этого вступают во взрослую жизнь. И это очень мудро.

Талракеш! Идеальный мир. Но, к сожалению, в нем так мало места. Они выбрались за пределы своей планеты, но единственным миром в пределах досягаемости, и хоть как-то пригодным для основания колонии оказался этот насквозь пропитанный водой ад, который никогда не приблизится к совершенству.

Да что хорошего в этом сочащемся гнилью Тильдоре? Рафхат был уверен, что здесь под землей находится неимоверно огромная лужа, в которой этот мир когда-нибудь и утонет. Вскипит метановыми пузырями и вонючими сероводородными испарениями и канет навеки в грязной болотной жиже. И как по нему, так хоть бы уже утонул! Еще до того, как талраки нашли эту убогую, совершенно не приспособленную для жизни планету. Будь она проклята всеми богами!

Рафхат задыхался. При падении истребителя его здорово потрепало. Тело талрака – жесткое и прочное, практически совершенное, как и все живое на Талракеше. Несколько ушибов и пара трещин его не беспокоили, но порвался гидрокостюм. А без него во влажной атмосфере Тильдора талраки долго не живут. Рафхат тянул, сколько мог, но костюм прямо на глазах превращался в лохмотья, которые немилосердно впивались в раздувшееся тело, давили на грудь, мешали дышать. А вязкий воздух Тильдора и без того с трудом вливался него.

Распухшие пальцы едва удерживали оружие, а скоро и вовсе придется его бросить. Талраку уже начинало казаться, что он стал частью этого болота, и хлюпающий хрип, вырывавшийся из легких, вторит сиплым крикам местных жаб.

Рафхат осторожно снял остатки гидрокостюма – от него теперь только лишние мучения. Чуть стрекоча от боли, он срезал последний, впившийся в тело кусок и осмотрел себя. Кожа напиталась влагой, стала мягкой и, не выдержав давления распухающих тканей, потрескалась. В ранах виднелась чуть розовая плоть. Беспрестанно сочившаяся влага затекала туда, и казалось, кто-то ворошит в ранах острыми иглами.