Утром начальник, прошел по всем комнатам, которые мы заняли, и пригласил нас к завтраку. Но мы не спешим в столовую. И все в один голос:
— Свяжите нас с Москвой…
Вскоре после этого появляется офицер:
— Товарищи, о вас доложено Клименту Ефремовичу Ворошилову. Вам приказано позавтракать и ехать в гостиницу «Москва». Вас ждут…
В гостинице нас переодели до неузнаваемости и запретили называть себя партизанами. Как-то даже не по себе сразу стало: привыкли мы к нашей походной боевой форме — строгим кителям и кубанкам с красной лентой на околыше. В тот же день, дождавшись отбоя непродолжительной воздушной тревоги, мы вышли из гостиницы и отправились разыскивать штаб партизанского движения. Столица выглядела хмуро. Дома обрызганы зеленью маскировочных пятен, стекла перекрещены наклеенными бумажными полосами, витрины магазинов пусты, не видно ни одной рекламы. Редко проносятся легковые машины. На улицах людей мало. Все выглядят подтянуто и строго.
Мимо нас марширует колонна красноармейцев в касках. Звенит песня: «Москва моя, ты самая любимая…» Она поднимает во мне новую волну переживаний. Хочется подхватить песню, пойти вместе со строем. Молча стоим, пока колонна не скрывается за углом. Красная площадь.
Древний Кремль суров. Мавзолей прикрыт досками. Площадь пуста… Никто из нас не решается нарушить молчание…
Выходим на набережную у кремлевской стены, сворачиваем налево, блуждаем в лабиринте переулков. Легче найти дорогу в наших лесах!
Спрашиваем прохожих. Никто не знает нужного нам переулка. Подергивают плечами, довольно подозрительно нас осматривают и спешат по своим делам. Обратились к милиционеру. Он взглянул на наши пестро-серые блузы, кепки и скорчил такую гримасу, что я так я ждал: сейчас отведет нас в отделение. Но все же после некоторого раздумья он отпустил нас, так и не сказав, где находится наш злополучный переулок.
Сидор Артемьевич уже сжег все спички, беспрерывно прикуривая гаснущую самокрутку… До штаба добредаем сами, наверное, партизанское чутье помогло. Получаем пропуска.
— Ох, если бы эти люди знали, что вы партизаны, они бы вас на край света довели! — воскликнула девушка, секретарь начальника Центрального штаба партизанского движения, выслушав наш рассказ о том, как мы добирались сюда.
Сидор Артемьевич, расправляя свою бородку, с улыбкой замечает:
— В этой сорочке да под этим картузом скорее за арестанта сочтут, чем за партизана.
До прихода Пантелеймона Кондратьевича Пономаренко нам предлагают походить по отделам.
Захожу в первую попавшуюся дверь. Начальник отдела торжественным жестом отдернул голубую занавеску, под которой висела на стене оперативная карта.
— Вот здесь действуют смоленские партизаны, а тут ленинградские… — Потом показывает на Курскую область, на Краснодарский край.
— На Украине? — повторяет он заданный мной вопрос. — По Украине у нас полных данных нет. Кроме Ковпака и твоего соединения…
Говорю ему то, что мне доподлинно известно: на Черниговщине действует крупное соединение под командованием секретаря обкома партии Федорова.
— Почему у вас его нет на карте?
— Не успели еще нанести. О нем мы кое-что знаем.
— А партизаны Куманька? В Червонном районе, на Сумщине?
— Видимо, недостаточно себя проявляют.
— То есть как это не проявляют? Партизан на Украине очень много, и фашисты здорово чувствуют, как они себя проявляют.
Начальник отдела пожал плечами.
— Вот смотри, — он опять подводит меня к карте, — мы выбросили в Словечанский район на Житомирщине надежных товарищей. Ну и что? Пока никакого развития. Такое же положение и на Ровенщине…
Я понимаю, что за два месяца своего существования Центральный штаб еще не успел обзавестись точными данными, так как далеко не всегда отряды имели свои радиостанции и о их боевых делах в Москве могли узнать с большим опозданием. Но невольно вспомнились восторженные лица партизан после успешных операций. Как они, словно прикованные к радиоприемнику, слушали сводки Совинформбюро, надеясь услышать о своих действиях. Народ горит желанием бороться, верит в победу, просит оружия… Быстрее надо штабу разобраться во всем. Мы так много надежд на него возлагаем.
— Нелегко, — говорю, — вам будет отсюда руководить партизанским движением… Представителям штаба придется самим побывать в тылу врага, чтобы посмотреть на народ, на дела партизан.
— Вот за этим вас и пригласили, чтобы разобраться… Я думаю, — он снова водит указкой по карте, — в Брянских лесах повторяются Волочаевские дни… Мое мнение: всех вас надо объединить в Брянских лесах под одно командование.
— Значит, посадить всех партизан на оборону?
— Зачем на оборону? Наступать! С Брянским фронтом есть полная договоренность. Будет бесперебойно снабжать боеприпасами.
— К чему же концентрировать все силы в Брянском лесу?
— Отвлечем дивизии три фашистов, не меньше.
— Между прочим, немцы тоже этого как раз и добиваются: согнать всех партизан в Брянский лес и развязать себе руки на коммуникациях.
— Но разгромить три вражеские дивизии — это же здорово! — И он, открыв другую карту, знакомит меня с планом объединения всех партизанских соединений…
Мне становится не по себе. Что, думаю, если это в самом деле произойдет? У меня невольно вырвалось несколько довольно резких фраз. Начальник отдела поморщился.
— Это же только проект. Зачем раньше времени волноваться?
А в отделе снабжения навстречу мне из-за стола поднялся красивый плотный мужчина.
— Гарбуз, — назвался, он и пожал мою руку с нескрываемой сердечной теплотой. Он быстро заговорил: — Мы все просто в восторге от ваших дел! Герои! Ничего не скажешь, герои! Как там у вас в гостинице довольствие? Может, добавить?..
Мой отказ он принял за излишнюю скромность.
— Вы не стесняйтесь!
— Когда я уезжал, — говорю ему, — меня командиры просили сразу же по приезде добиваться самолетов с боеприпасами. Особенно нужна взрывчатка…
Улыбка сошла с лица Гарбуза. Он смущенно сдвинул брови.
— Да. Трудное это дело. — Он уселся в кресле и, постукивая карандашом по стеклу, проговорил: — Надо спасать Ленинград и Сталинград. Сейчас все для фронта…
Но тут послышался шум, и я узнал голос Ковпака. Он кому-то довольно громко что-то внушал. Ну, думаю, и он ведет сражение…
— Слышите, это Сидор Артемьевич уже порядок наводит, — говорю собеседнику.
— Это надо, надо, — скороговоркой соглашается Гарбуз.
— А вы что, прямое отношение имеете к снабжению фронта? — возвращаюсь к интересующему меня вопросу.
— Все мы имеем, — неопределенно говорит Гарбуз. — На заводах люди сутками от станков не отходят. Подростки работают наравне со взрослыми. Я действительно работал по снабжению армии. Даже дела еще там сдать не успел. Так что партизан я молодой, а снабженец старый.
— Ну раз отношение имеете, — обрадовался я, — так используйте права старого снабженца.
— Это бы и можно, но в распоряжении Центрального штаба нет ни одного самолета. Нечем перебросить…
— А мы жжем костры, — говорю ему, — ждем самолетов, но пока иногда прилетают немцы и бомбят нас.
— Трагедия! Но что делать? Нет самолетов!..
Центральный штаб партизанского движения был организован 30 мая 1942 года. Партия признала необходимым учредить эту организацию, чтобы способствовать размаху борьбы во вражеском тылу.
Ко дню нашего прибытия в Москву Центральный штаб партизанского движения, по существу, сам переживал период становления и испытывал много всяких трудностей.
Вошла секретарь:
— Вас просит Пантелеймон Кондратьевич…
Начальник Центрального штаба партизанского движения Пономаренко известный деятель нашей партии. До войны он был секретарем ЦК партии Белоруссии. Будучи работником большого государственного масштаба, товарищ Пономаренко, приступив к работе в штабе, с первых дней отчетливо понял, что без непосредственного общения с командирами партизанских отрядов он не сможет выяснить точную обстановку на оккупированной территории и определить главное направление в работе только что организованного штаба. Вот почему по его инициативе в Центральный Комитет партии было внесено предложение о вызове нас в Москву. Это предложение было поддержано.
