Или Иван Иванович Шитов. В армии был простым поваром. Человек несколько замкнутый, молчаливый. Думалось на первых порах, что выше черпака и котла он никогда не подымется. А на наших глазах Иван Иванович стал талантливым подрывником, затем командиром подрывной группы, а вскоре возглавил все подрывные группы отряда. Когда же мы организовали школу по подготовке подрывников, то ее начальником, не раздумывая, назначили Шитова. Организаторские способности этого человека с каждым днем раскрывались все шире и очевиднее. Он стал командиром отряда, который со временем превратился в могучее партизанское соединение, успешно действовавшее в Каменец-Подольской области. Я имел удовольствие работать с Иваном Ивановичем и после войны. Кристальной души человек, вдумчивый и смелый, он очень много сделал в первые послевоенные годы, когда мы вели трудную и жестокую борьбу с последышами фашизма — украинскими буржуазными националистами — бандеровцами. Шитов умер рано — ему не было и сорока лет. А мы и не подозревали, что он тяжко, неизлечимо болен…

Хорошо запомнился мне и Григорьев, житель Красной Слободы, ветеринарный фельдшер. Фанатически влюбленный в свою профессию, он считал для себя самым главным в жизни заботу о здоровье своих бессловесных пациентов. Ради них он все свободное время отдавал сбору всяких целебных трав. Кто бы мог подумать, что этот тихий, сугубо мирный человек станет главным конструктором партизанских мин? А именно ему мы обязаны тем, что в нашем распоряжении появлялись все более совершенные и надежные мины, с помощью которых партизаны-подрывники отправили под откос десятки вражеских эшелонов.

Вот такими оказывались советские люди в грозную для Родины годину. И Таратуто тоже не стал исключением.

Мы с ним направились в избу, чтобы поговорить по душам. Но тогда разговор не состоялся. В дверях мы столкнулись с Васькой Волчковым. Никогда еще не был наш разведчик таким взъерошенным и растерянным.

— Что случилось? — спрашиваю.

Молчит.

Пропускаю вперед Реву и Таратуто и, когда за ними захлопывается дверь, повторяю вопрос.

— Задание мы не выполнили, — выдавливает Волчков. — На окраине Середины-Буды нас обстреляли. Мы вернулись.

Мне стало ясно состояние Волчкова. Этот человек не привык докладывать о том, что он не справился с заданием, такого с ним еще не случалось.

Разведчики Волчков, Уваров, Заварзин и Ивашура должны были проникнуть в Середину-Буду, разведать скрытые проходы в город и добыть «языка». И вот не получилось. Это для меня неожиданный удар. Нельзя же вслепую наступать на мощный вражеский гарнизон.

Волчков не оправдывается.

— На обратном пути мы захватили двух румынских солдат, — со вздохом говорит он. — Но от них никакого проку: ни бум-бум ни по-немецки, ни по-русски. Начальник штаба посылает меня в отряд Покровского. Говорят, что там есть румын, знающий русский язык. Доставлю его сюда.

Вхожу в избу. Здесь вовсю идет допрос:

— Говорите, кто вы? Зачем оказались ночью в лесу?

— Кто вас послал?

— Какой номер вашей части?

Вопросы задавались наперебой, и два румынских солдата едва успевали поворачивать голову к спрашивающему.

Высокий солдат встретился со мной взглядом и широко улыбнулся. Развел руками и покачал головой: не понимаю, дескать. Потом начал тыкать в грудь себя и своего низкорослого товарища:

— Румунешту… Камарад… Камарад…

Рева пускает в ход всю свою богатую мимику. Ничего не помогает. Улыбаются румыны, говорят по-своему.

Командир отряда Боровик сердито отвернулся:

— Притворяются.

И, словно почувствовав, что угроза для них таится теперь в этом строгом человеке, румыны, как по команде, поворачиваются в сторону Боровика. Уставились на него, на лицах исчезла улыбка.

Уже много позже, когда эти двое стали полноправными партизанами, я понял цену их мужественному поступку: оторванные от своей родины, втиснутые в мундиры вражеских солдат, не зная ни слова по-русски, они бежали в лес, чтобы найти партизан. Шли с единственной надеждой, что, несмотря на всю напряженность обстановки, их поймут. А ведь могли бы и не понять…

К сожалению, я запомнил фамилию только одного из солдат, того — высокого. И то, наверно, потому, что была забавная — Рак. До сих пор не знаю, есть ли вообще такая фамилия у румын. Тогда нас больше интересовало существо человека, его антифашистское кредо. И теперь, спустя многие годы, я с удовлетворением вспоминаю о том, что даже в то тяжелое, омытое кровью время на территории, занятой врагом, мы со своими иноплеменными друзьями находили общий язык.

Нашу затянувшуюся беседу с румынами мы прервали тогда, когда приехал комиссар Захар Антонович Богатырь с незнакомыми для нас людьми. Первым Захар представил секретаря Хильчанского райкома партии Горинова. Этот худощавый человек сразу показался мне энергичным и жизнедеятельным. Горинов, увидев своего командира Таратуто, удивленно подернул остро выступающими плечами и добродушно улыбнулся.

— Ты не забыл, — спросил он, — что сегодня делаешь доклад в Ново-Васильевске? Там тебя ждут.

Я заметил, как переглянулись все командиры и комиссары. Я был удивлен не меньше… В самом деле, если мы открыто проводили собрания в деревнях, то это происходило в нашем, отвоеванном у врага партизанском крае. А ведь эти люди стоят только у истоков организации отряда. Что это — уверенность в своих силах или благодушная беспечность? Не так-то просто решиться проводить собрание, когда знаешь, что оно в любую минуту может быть прервано появлением карателей.

Богатырь, поняв причину нашего недоумения, пояснил:

— У Скрыпницких болот забазировались отряды Покровского и Гнибеды. Партизаны разогнали всю полицию и старост. Территория свободна, а немецкие гарнизоны в районных центрах пока еще не очухались.

Вторым человеком, с которым нас познакомил Богатырь, оказался секретарь Гремячского райкома партии Черниговской области, он же командир Гремячского партизанского отряда, С. К. Клименко. Немного грузноватый, с веселой улыбкой на лице, Клименко крепко стиснул мою руку и пробасил:

— Наш отряд действует с первых дней оккупации. Правда, он у нас небольшой-всего лишь пятнадцать человек вооруженных, но зато все ребята проверенные, настоящие коммунисты.

Районный центр Гремяч, Черниговской области, находится за рекой Десной, но он граничит с Хильчанским районом, Сумской области, и это было для нас очень важным обстоятельством хотя бы потому, что стык областей, как правило, слабо или совсем не контролировался областными оккупационными властями. Мы начинали развертывать боевую работу в этих новых для нас районах, и то, что за Десной наши партизаны могли опереться на хорошо подготовленное и уже давно действующее партийное подполье, многое значило.

Клименко порадовал нас еще одним важным сообщением: подпольный райком передавал в наше распоряжение свою типографию. Правда, она раскомплектована, хранится частями в нескольких местах, в ней мало оборудования и шрифта, но все-таки это типография. И Богатырь уже положил передо мной листок со списком состава редколлегии нашей будущей партизанской газеты. Возглавлял список Иван Иванович Гридчин.

Типография… Газеты, листовки… Многое вспоминается, когда слышишь эти слова. И пусть читатель простит, что я опять увожу рассказ в сторону. Наверное, без таких невольных отступлений вообще не обойтись в воспоминаниях.

С той поры, когда мы в заснеженном лесу зимой 1941 года нашли праздничный номер «Правды», прошло много времени, но в любой день — и в будни, и в торжественную юбилейную дату, — раскрывая газетный лист, я снова вижу взволнованные лица моих друзей, которые после долгого перерыва вновь увидели свою, родную, советскую газету. Голос партии, дыхание Родины несли к нам четкие газетные строки. Газеты, журналы, книги для нас в те времена были самым драгоценным грузом из всего того, что везли к нам самолеты.

В своих воспоминаниях о партизанской борьбе дважды Герой Советского Союза С. А. Ковпак пишет: