— Отлично, — обрадовался Коренев.

Он дает нам ознакомиться с отчетом Ковпака и Руднева. В отряде у них около трехсот человек. Это ядро. К нему примыкают и другие отряды, принятые под общее командование Ковпака: Глуховский, Кролевецкий и Шалыгинский. Все они организованы Сумским обкомом партии. Самостоятельно им действовать было трудно, это и привело к объединению. Бородачев с Кореневым уходят. Рева докладывает мне, что в районе Скрыпницких болот обнаружен склад артиллерийских снарядов и что в отряде Погорелова есть партизаны, которые берутся выплавлять тол.

Вскоре вернулся Бородачев. Мы садимся за подготовку приказа. Отряды Боровика и Воронцова должны будут немедленно выступить в Середино-Будский район. Погорелов с отрядом направляется на Скрыпницкие болота — возьмут под охрану склад, артиллерийских снарядов и приступят к сооружению «завода». Заместителю командира соединения по службе тыла Реве предписывалось передислоцировать наши базы в Знобь-Новгородский район, что на границе Сумской и Черниговской областей. Составляем радиограммы в Москву:

И тут через порог нашей комнаты перешагнул наш добрый знакомый, бывший начальник милиции города Трубчевска, а теперь заместитель командира партизанского отряда, член бюро подпольного Трубчевского горкома партии Савкин. Трудно передать, с каким нетерпением мы ожидали этого коренастого, подвижного человека. Я смотрел на его широкое, скуластое лицо с нескрываемой надеждой: ведь Савкин обещал разузнать все о положении Муси Гутаревой. Увидев его сияющее лицо, я воспрянул духом.

Но оказалось, что Савкин сиял по другому поводу. По поручению секретаря подпольного Трубчевского горкома партии Алексея Дмитриевича Бондаренко он привез к нам гостя. Из-за широкой спины Савкина вышел мужчина средних лет, одетый в военную форму.

— Разрешите представиться: полковник Балясный из Военного совета Брянского фронта. Прибыл с группой товарищей из Орловского обкома партии.

Шумно здороваемся, перебивая друг друга, засыпаем полковника вопросами:

— Как наша армия?

— Какое у нее теперь вооружение?

— Есть ли авиация, танки?

Балясный отвечает охотно. Рассказывает о доблести советских войск, о жарких боях на всех рубежах. А главное, в тылу готовятся мощные резервы.

— Промышленность хорошо работает. Недавно я был на Урале, принимал технику. Прямо глазам не поверил. На голых пустырях выросли огромные заводы. И народ трудится на них не покладая рук. Все подчинено нуждам фронта. Твердо можно сказать: судьба страны находится в испытанных руках.

— А где сейчас Центральный Комитет? — вклинился Рева.

— Как это — где? Конечно в Москве.

— Она сильно разрушена? А Кремль?

— Враг от Москвы отброшен. Кремль цел и невредим. Я совсем недавно проходил по Красной площади. Куранты бьют, как всегда, точно.

— В Мавзолее были?

— Мавзолей сейчас закрыт.

О, с каким радушием мы потчевали нашего гостя! И полковник восторгался нашей печеной картошкой, сдобренной салом, и отменными солеными огурчиками.

Но вместе с радостной возбужденностью в сердце билась мысль: мало мы еще делаем, чтобы помочь нашей героической армии, нашему народу. И мы откровенно рассказываем о наших заботах, жалуемся, что самим приходится изобретать даже детонаторы к минам. Ведь мы ничего не получаем с Большой земли.

Полковник ссылается на трудности связи. Центр получает такие скудные сведения, что по ним невозможно судить о подлинном размахе партизанского движения.

— Хорошо, что вы прилетели, — говорю я полковнику. — Может, теперь наладится снабжение.

— Сейчас Емлютин расчищает аэродром, — обнадеживает нас полковник. Самолеты будут летать к вам регулярно. Собственно, с этой миссией я и прибыл.

Мы приободрились и повеселели. Рева с ходу начал составлять даже заявки на боеприпасы. Увидев у нашего начальника штаба школьную географическую карту, которой мы пользовались, Балясный пообещал, что обязательно обеспечит нас новыми картами.

Неожиданно полковник сказал:

— Нам стало известно, что вы собираетесь уходить на Украину. Есть ли в этом смысл. Леса вы обжили, народ вас тоже хорошо знает.

— Мы имеем указание ЦК компартии Украины, — напоминаю я.

— Это решение будет пересмотрено. Ждите новых распоряжений.

Заглядывая несколько вперед, скажу, что этих новых распоряжений так и не поступило. Стало ясно, что прежнее решение остается в силе.

Проводив Балясного, мы теребим Савкина, что он разузнал в Трубчевске.

Утешительного мало. Мусю Гутареву выдал агент полковника Сахарова. Ее долго и жестоко пытали. Но гестаповцы даже имени арестованной не могли установить, пока ее не опознал один из местных полицейских. Но Гутарева продолжала молчать. Тогда из Берлина из ведомства Гиммлера прибыл полковник.

— Сущий дьявол, — рассказывает Савкин. — Знаете, что он придумал: завербовал мать одного полицейского и под маской матери партизана подсадил ее в камеру к Мусе. Если она сумеет что-нибудь выведать от нее, получит двух коров. Теперь перед нами задача — предупредить Гутареву о подсадке, чтобы не проговорилась.

— Что уже сделано? — спрашиваю я.

— Наш человек, работающий в полиции, предложил гестаповцам подослать к Мусе и его мать. Она предупредит Мусю и будет связной при организации побега.

— Как вы считаете, есть хоть малейший шанс на спасение Гутаревой?

— Хорошо бы еще раз ворваться в Трубчевск. Только… — Савкин вздохнул, — это пока невозможно: фашисты ввели в город усиленный гарнизон да и Мусю пустят в расход при первом же нашем выстреле. Но падать духом не будем. Что-нибудь придумаем.

Он ушел. Мы остались одни и долго молчали, заново переживали все, что было связано с визитом полковника Балясного и сообщением Савкина. В гестаповском застенке одна против разъяренной банды гестаповцев сражалась наша Муся. О, если бы Муся увидела и услышала все то, о чем нам рассказал посланец Большой земли! Пусть же в трудный час тебе слышится, наша подруга, биение сердца Родины, гордая поступь нашей армии! И пусть благословение народа и нашей великой партии придаст тебе силы и мужества в минуты страшных испытаний!..

Потеплело. Чувствуется приближение марта. На поляне возле Красной Слободы снова жарко горят девять костров. Сухая ель трещит на огне, и над кострами роятся золотистые искры. От жара пламени оттаивает земля и громко чавкает под сапогами партизан. Ночная тьма то и дело взрывается от чьего-то возгласа и общего смеха. Так часто бывает у костров, когда на какие-то минуты или часы опасность отодвигается в неизвестность: прорываются долго сдерживаемые чувства, и люди широко и непринужденно откликаются на любую шутку.

Только у костра, где пристроился весь наш штаб, тихо. Напряженные нервы улавливают малейший звук. Мы снова ждем самолета с Большой земли, ждем встречи с теми, кто везет нам свежие новости и, возможно, какие-то существенные перемены. О многом успели переговорить в эти мучительные часы ожидания. Сейчас все молчат. Слушают.

Уже дважды кто-то неистово вскрикивал: «Самолет! Летит! Давайте ракеты!..» Мы суетливо бросались к ракетницам, но проходили минуты… Ни звука…

Начальник штаба Бородачев — в который раз! — перечитывает радиограмму:

Большая Медведица начала уплывать куда-то за лес: кончается ночь. Даю команду гасить костры, всем разойтись по своим подразделениям.

— Эх, хлопцы, а не подсчитать ли нам, сколько мы дров пожгли, а тех литунов никак не можем дождаться, да и предъявим счет самому генералу Строкачу. А? Что вы на це скажете? — пробует пошутить Рева.