— А что, товарищ командир, я и говорю — быть нашему Кочеткову генералом, — скороговоркой выпаливает Петраков.

— А вы что на это скажете, Кочетков? — улыбаясь, спрашивает комиссар.

— Почему бы и нет? — Кочетков приосанивается в седле. — Говорят, плохой тот солдат, который не думает быть генералом.

— Есть такой афоризм, но к нему есть добавление: а еще плоше тот, который слишком много думает о том, что с ним будет!

— А я все-таки думаю, — Кочетков с хитринкой косится на комиссара. — Не хочу, чтобы получилось, как у Дон-Карлоса. Помните, у Шиллера: «Двадцать три года, и ничего не сделано для бессмертия…»

— Так вы и о бессмертии подумываете? — не удерживаюсь я.

— Нет, до этого еще не дошел. Но вообще-то и о бессмертии думать никому не возбраняется.

«Безумству храбрых поем мы песню», — подытоживает Петраков. — Так-то оно и воевать веселее.

— Что ж, мысли у вас в общем-то правильные, — соглашается Богатырь. — Только воевать надо с головой. Иначе безумство обернется безумием, а от него польза только врагу.

Я не слышу ответа друзей. А может, его и вовсе не было. От легкого укола шпор конь выносит меня вперед. Мы давно должны были отправиться в Хинельский лес на встречу с Сидором Артемьевичем Ковпаком, но нам не везло: то Рева был ранен, то случай в Гавриловой Слободе занял наше внимание, то проводили операцию в хуторе Хлебороб. И вот, когда мы вернулись из Хлебороба, первым нас встретил еще прихрамывающий, но деятельный Павел Рева. Он сразу удивил меня сообщением, что нашелся Сень. Сень был членом подпольного Середино-Будского райкома партии. После нашей первой боевой операции — нападения на гарнизон станции Зерново на железной дороге Киев — Москва — он исчез. Мы посчитали его убитым.

— Сень говорит, — возбужденно жестикулируя, рассказывает Рева, — что пришел от хинельских партизан и что там у них под арестом находятся Васька Волчков и Мария Кенина. Надо срочно ехать, Александр, туда. Я тут уже все подготовил к нашей поездке…

— Подожди, Павел, ты же еще, можно сказать, инвалид.

— Я тебе дело докладаю, — огорчается Павел, — а ты на якись дрибницы смотришь.

— Ну ладно, потом поговорим, — успокаиваю друга, и мы направляемся к нашему домику.

В комнате у окна под разлапистым фикусом на низком стуле примостился Будзиловский и одним пальцем отстукивает что-то на машинке.

— Дывысь, Александр, наша канцелярия нам уже добру фашистську бумагу готовит на выезд.

— А где Сень? — спрашиваю у Ревы.

— Отдыхает под охраной наших хлопцев.

— Ты что, его арестовал?

— Ну зачем сразу — арестовал? Просто окружил вниманием…

Сеня приводят ко мне. Он в добротном кожаном пальто и валенках, на голове новая шапка. На упитанном лице холеная бородка. Совсем мало похож на прежнего Сеня. Становится понятным, почему Рева отнесся к нему с недоверием.

Сень подробно рассказывает, как после боя под Зерново он потерял нас, как долго блуждал в одиночестве и как прибился к хинельским партизанам. Говорит, что нас там ждут, а Кенину и Волчкова приняли за шпионов и, если мы сейчас же не вмешаемся, нашим ребятам несдобровать.

Слушаю Сеня и все больше верю ему. На этот раз Рева подозревает напрасно.

А в Хинельский лес надо ехать поскорее.

Вторые сутки мы в пути — Павел Рева, я и наш ездовой Петлах. Ночь застает нас в поле. Мягко скрипит под полозьями снег, навевая дремоту.

— Вставайте, деревня близко. — Петлах бесцеремонно стягивает с нас шикарный меховой полог.

Мы откидываем овчинные воротники. Ветер притих, перестал идти снег. На небе кое-где проглядывают звездочки, но мороз пробирается к нам даже через длинные тулупы, натянутые поверх наших кожаных пальто. Вьюга занесла дорогу, и наш буланый еле волочит санки по рыхлому снегу. Не видим, а только чувствуем, что поднимаемся на возвышенность, затем спускаемся. Еще один небольшой подъем, и мы видим совсем близко десятки разбросанных тут и там светлячков. Деревня рядом. Сверяемся по компасу: почему-то едем на запад… Хотя кривизна дороги бывает и в степи, но все же меня охватывает тревога.

— Следы, Петлах, есть на дороге? — спрашиваю я.

— Нет. Были на той, другой, которую мы недавно пересекли.

— Что ж ты молчал, — сердито ворчит Рева. — Афонька ты гоголевский, а не партизан.

— Если это была дорога на Севск, то тогда мы въезжаем в деревню Страчево. — Приказываю Петлаху: — В случае чего гони карьером. Держись любой дороги и на первом перекрестке сворачивай влево, а там разберемся…

Медленно въезжаем в село. Вся улица в снежных переметах. Наши санки то катятся вниз, то круто вздымаются на гребень сугроба.

— Та тут нема никого, — торжествует Рева. — Даже поганого полицейского для забавы.

И, словно подслушав реплику Ревы, на дороге появляется человек. В руках винтовка.

— Кто такие будете? Куда путь держите? — вопросы звучат довольно грубо. Наше короткое приветствие вояка пропускает мимо ушей. — Куда вас несет в темень-непогоду?

— Где начальство? — перебиваю его не менее грубым окриком, уже ставшим привычным при встрече с полицией.

— Вон там, где огонь горит, — и он показывает на избу с ярко освещенными окнами.

— А що це за начальство? — допрашивает Рева.

— Наш начальник полиции.

— Тебя о самом старшем спрашивают! — покрикиваю я.

— Он и есть самый старший.

— Дурак! — схватывается Рева. — Где немецкое командование?

— Их здесь нет. — От прежней воинственности не осталось и следа: наша грубость подействовала. Теперь в голосе незнакомца одна почтительность: — А вы кто будете?

Мы не спешим с ответом и задаем очередной вопрос:

— Тут должна быть рота СС. Это какая деревня?

— Порохня.

— Какая Порохня? Суземского района? — наугад спрашиваю я.

— Нет. Это Украина. Середино-Будский район.

Я чуть было не поперхнулся.

— А где Страчево? — спрашивает Рева.

— Оно будет слева, отсюда далековато.

— А может, справа? — не унимается Рева.

— Нет, зачем же справа. Тут же близко Киевская железная дорога.

Только этого нам и не хватало!

— А Полывотье далеко? — спрашиваю, чтобы прервать паузу.

— То близко. Километров с десять будет.

— Ну, чего ж ты молчишь, барбос? Це ж туда должна проследовать рота СС с акцией на партизан, — возбужденно говорит Рева.

— А! Тогда она прошла через Страчево, — тоже обрадовался полицейский.

— Ты видел? — перебиваю я.

— Нет, зачем. Вот господин начальник говорит, — кивает полицай на Реву.

— Значит, все в порядке. Веди нас к начальству, — приказываю я.

Медленно подъезжаем к дому. Полицейский семенит рядом. Из полуоткрытых дверей несутся переборы гармошки. У крыльца несколько человек. Полицейский что-то говорит одному из них, и тот быстро вбегает в дом.

На крыльце появляется мужчина среднего роста в накинутой на плечи немецкой шинели. Походка виляющая, — очевидно, пьян.

— Начальник полиции. — Он как-то странно бубнит себе под нос. — Кому имею честь представиться?

Протягиваю документ. Рева подсвечивает фонариком. Начальник полиции старательно вычитывает немецкие слова и наконец выдавливает из себя:

— Так, ясно. Очень приятно. Чем могу служить?

— Дорога на хутор Михайловский спокойна?

— Да как вам сказать… Всякое бывает, раз на раз не приходится.

— А у вас что за сборище?

— Друзья. Время коротаем.

— Ну что ж, посмотрим, как вы время коротаете. Надеюсь, вы не возражаете?

— Прошу простить, господа. — Начальник полиции смущен. — Семейный праздник. Именины. Несколько подвыпили. Сами понимаете…

Большая комната. Пахнет самогоном и потом. Стол заставлен бутылками и всяческой едой. Заманчиво пахнет жареной свининой. Уронив на стол лохматую голову, среди луж самогона, объедков и окурков похрапывает верзила в немецком кителе. Остальные — с десяток мужчин и три девушки — стоят и настороженно смотрят на нас. Возглас Ревы заставляет всех вздрогнуть: