Необходимо отметить, что альбом «Это не любовь» стал последним «романтическим» альбомом «КИНО» — все последующие альбомы группы были сплошь «героическими» и очень серьезными.

С мая по октябрь 1985 года концертов у «КИНО» почти не было. Объяснялось это просто. В конце мая — начале июня Цой с Майком отправились на гастроли в Киев, но концерт сорвался, музыкантов арестовали, и, по словам Марьяны Цой, «петь им пришлось не на квартире, а в районном управлении внутренних дел»[195].

Это было первое выступление Цоя в Киеве. И окончилось оно депортацией домой. Говоря словами очевидцев, Цой с Майком Науменко играли «квартирник» в одной из киевских квартир по улице Предславинской (в доме неподалеку от столичной прокуратуры). В разгар концерта неожиданно раздался звонок в дверь и вошедший участковый произнес фразу, которая впоследствии стала знаменитой в кругах киевских любителей рока: «Всем оставаться на своих местах. Проверка паспортного режима. Цой и Науменко — на выход!» Как выяснилось позднее, некий стукач еще до приезда Майка и Цоя и, собственно, до концерта оповестил милицию о визите гостей из Ленинграда.

Александр Евтушенко, один из устроителей концерта: «Цой и Науменко приехали в Киев с двумя акустическими гитарами и толстыми общими тетрадями, с текстами своих песен. Перед концертом все долго курили на балконе и попивали популярный в то время среди питерских рок-музыкантов портвейн. Собралось около двух десятков зрителей. Вход на “квартирник” был недешев — 20 рублей, а в то время на официальные концерты в залах можно было попасть всего за пять рублей. На собранные деньги музыкантам выплатили гонорар и купили несколько ящиков вина, которые стояли прямо посреди квартиры.

Цой всегда был очень концептуален: любил черный цвет, портвейн и папиросы “Беломор” ленинградского производства. А Майк был чем-то похож на ковбоя: в джинсах и клетчатой рубашке. Перед началом выступления Науменко сказал, что в Киев приезжает в третий раз, но бывал здесь как турист.

Мы рассчитывали, что концерт будет длиться два часа, но в самом разгаре в дверь настойчиво позвонили. По звонку мы сразу поняли, что это кто-то чужой, но ничего не оставалось, как открыть дверь. На пороге стоял участковый с двумя понятыми. Он назвал фамилии Цоя и Науменко (фраза “Всем оставаться на своих местах…” записалась на пленку), и мы поняли, что на нас “настучали”. Мы до сих пор не знаем, кто это сделал, но в милиции были хорошо осведомлены, что в одной из киевских квартир выступят гости из ленинградского рок-клуба…»[196]

И музыканты, и зрители были доставлены в Московский райотдел милиции. Разумеется, все деньги, собранные за концерт, были конфискованы. Зрителей, выслушавших часовую нотацию по поводу того, что «они слушают не ту музыку», отпустили по домам, не забыв при этом сообщить в институты о «недостойном поведении студентов, которое способствует антисоветской агитации», а вот музыканты были задержаны до выяснения всех обстоятельств.

Нужно отметить, что киевские милиционеры отнеслись к музыкантам уважительно, предоставили им отдельную камеру. Правда, продержали в КПЗ всю ночь. Наутро купили им билеты на самолет на их же собственные деньги и отправили домой.

Вскоре в администрацию Ленинградского рок-клуба пришло письмо из киевской милиции, в котором объяснялась причина задержания музыкантов и давалось указание принять меры для пресечения незаконной трудовой деятельности граждан Науменко и Цоя. В рок-клубе на подобный сигнал не могли не отреагировать и на полгода отстранили группы «Зоопарк» и «КИНО» от выступлений.

Марьяна в это время ждала ребенка. Когда она узнала об аресте Цоя, у нее возникла угроза преждевременных родов. К счастью, всё обошлось. Марьяна, долгое время сидевшая дома без работы, через знакомых устроилась на пивоваренный завод «Вена», откуда, когда подошел срок, и ушла в декрет…

Инна Николаевна Голубева: «Она долгое время не работала. И только пошла на работу. Одна ее приятельница, биолог, работала на пивном заводе и устроила ее туда. Марианна была уже на седьмом месяце беременности Сашкой и говорила: “Я обманула советскую власть, мама. Они мне декретные здесь выплатили”. У нее так было всё аккуратно, что никто не обратил никакого внимания»[197].

Двадцать шестого июля 1985 года у Виктора и Марьяны родился сын — Саша. Ни моросящий дождь, ни сильный холодный ветер не могли испортить Виктору настроение. Он был безумно счастлив рождению сына и встретил жену из роддома с огромным букетом красных роз, и как вспоминала впоследствии Марьяна, таких красивых цветов она больше никогда в жизни не видела…

Начались домашние хлопоты. Цой, на плечах которого лежала ответственность за жену и сына, постоянно выступал на квартирных концертах, поскольку семья испытывала острую нехватку денег, а по ночам стирал пеленки. Уволившись из кочегарки, он некоторое время сидел без работы, но потом устроился матросом-спасателем на Петропавловку (Московский райсовет, Московский проспект, 129). А потом перешел на работу ночным уборщиком бани № 19, располагавшейся на проспекте Ветеранов, 89/2.

Сергей Фирсов: «Цой тогда работал в бане на проспекте Ветеранов и работал час в день, но с 10 до 11 вечера. Это его ужасно “ломало”: когда все тусовки начинались, ему надо было срываться, ехать в баню и брандспойтом обдавать помещения»[198].

Марьяна Цой: «Я несколько раз ходила ему помогать и могу заверить, что занятие это тошнотворное. К тому же от каждодневных уборок в парилке у Вити стало побаливать сердце»[199].

Инна Николаевна Голубева: «…Был случай, когда Витя работал в тресте. Он подходит ко мне, я собираюсь на работу, а он уже раньше должен выскочить. Говорит: “Инна Николаевна, дайте мне, пожалуйста, 5 копеек на метро”. Я говорю: “Витя, а на ‘Беломор надо?’ ” Молчит…

Было очень трудно. Работала я одна, старалась за всех, мама ведь. А он периодически работал… Когда родился Саша, была баня. Мужское отделение…Марьяна, покормив Сашку, уложив, бежала туда ему помогать, в эту дурацкую баню. Времена были крутые. А вообще всё держалось на мне. По сути, я работала одна и всех тянула на себе. Про их заработок не было речи. Хотелось только, чтобы хотя бы кто-то где-то когда-то их услышал, чтобы это где-то прозвучало. Поэтому, когда появилась Джоанна (Стингрей. — В. К.), это перевернуло вообще всех. Они готовы были отдать всё, что у них есть. Это потом стали отслюнивать разрешения и прочее, авторские права… Тогда ничего не было, лишь бы где-нибудь издалось — в Америке, в Гваделупе или еще где-нибудь, неважно. Чтобы где-то прозвучало, хоть что-то услышано было, не только на этих самых катушках, которые они друг дружке дарили»[200].

Александр Флоренский: «Мы с Цоем тогда довольно часто общались. Хорошо помню, например, специальные джинсы для беременных — их кто-то привез из-за границы жене Бори Гребенщикова Люде, та, родив Глеба, передала Марьяше Цой, а Ма-рьяша, родив Сашу, — Оле, чтобы та рожала Катю. Саша был старше Кати на полгода, и поэтому я всё время ездил к Цою забирать какие-то детские вещи, из которых Саша вырастал. Считалось, что это делается из экономии, потому что мы все жили небогато. В этой связи вспоминаю такой эпизод: Марьяна с Витей предлагают мне приехать и забрать какой-то стульчик для младенца. Новый стульчик стоит в магазине 4 рубля и, конечно же, не по карману молодым художникам. Я приезжаю к ним на проспект Ветеранов, купив портвейна на 10 рублей, и, загуляв, глубокой ночью еду домой на такси за 5 рублей, гордясь так удачно добытым стульчиком…»[201]