К счастью для Тима, мачеха оторвала и припрятала этот листок, потому что на оборотной стороне его был напечатан гороскоп – объяснение судеб по звёздам. Она родилась под созвездием Скорпиона.

Тяжелее всего Тиму было то, что очень скоро к нему стали враждебно относиться в переулке. Серьёзное выражение лица соседи принимали за признак высокомерия и зазнайства и решили между собой, что мачеха, Эрвин и Тим одного поля ягоды. «Выскочки!» – только так их теперь и называли.

Поэтому никто так не радовался, как Тим, – насколько он вообще мог ещё радоваться, – когда мачеха сняла квартиру в богатом квартале и они переехали из переулка в большой дом на широкой улице.

Мебель – разумеется, только старую – мачеха раздарила соседям по переулку – тем немногим, с кем она ещё разговаривала. Она хотела подарить и большие старинные часы, в которых были спрятаны сбережения Тима, но, к счастью, Тим вовремя услыхал об этом и попросил её разрешить ему поставить часы в своей будущей комнате на новой квартире. Он просил об этом так горячо, что мачеха наконец согласилась; она была скорее удивлена, чем рассержена. Так сейф, отбивающий время, оказался вместе с Тимом в его собственной отдельной комнате, где он впервые в жизни мог без всякой помехи готовить уроки.

Мачеха, поселившись в новой квартире, наняла прислугу. Но ни одна прислуга не могла с ней ужиться. За Марией последовала Берта, за Бертой – Клара, Клару сменила Иоганна, и, наконец, когда Иоганна ушла, появилась пожилая женщина по имени Грит. Она сумела продержаться дольше всех, потому что не спускала мачехе ни одного слова и, когда та её ругала, огрызалась в ответ. Так они то ссорились, то мирились, а время шло, пока наконец Тиму не исполнилось четырнадцать лет. Теперь пора было подумать, какую профессию ему избрать.

Мачеха настаивала и даже требовала, чтобы Тим поступил учеником в контору при ипподроме. Это имело свои причины. Год назад, как раз в тот день, когда Тиму исполнилось тринадцать лет, он поставил большую сумму на лошадь, которую только из милости в последний раз допустили к скачкам. Ни один человек, кроме Тима, не решился на неё ставить. Но раз на неё поставил Тим, лошадь, к изумлению всех знатоков, пришла первой. Тим получил в окошке тридцать тысяч марок. После этого выигрыша он объявил мачехе, что теперь они достаточно богаты и больше он не будет играть на скачках. Ни слёзы, ни побои не могли изменить его решения. С этого дня он больше ни разу не был на ипподроме.

И вот теперь мачеха надеялась, что Тим снова почувствует вкус к скачкам, если поступит учеником в контору при ипподроме. Она даже вступила в переговоры с самым богатым в городе устроителем скачек. Но Тим упрямился и говорил, что хочет пойти в моряки и отправиться в плавание и никогда больше не играть на скачках.

Однажды – это было через несколько дней после того, как Тим окончил школу, – мачеха снова завела свой обычный разговор о будущем Тима:

– Ведь ты уже не ребёнок, Тим! Так и так пора тебе приниматься за какое-нибудь дело. А в конторе ты со своими способностями можешь разбогатеть! Ведь я тебе только добра желаю, мой мальчик! Ведь не о себе думаю, только о тебе!

– Не пойду я в контору, – резко ответил Тим. – Я хочу отправиться в плавание!

Мачеха сперва рассердилась, потом разъярилась, а под конец расстроилась. Как всегда, она стала плакать и кричать, что он хочет её покинуть, чтобы на старости лет она осталась без гроша в кармане и пошла просить милостыню. Хочет бросить её и своего брата Эрвина на произвол судьбы, а сам стать богачом. Да и вообще он ничуть не привязан к своей семье! Даже никогда не улыбнётся!

Последнее замечание задело Тима куда больнее, чем могла подозревать мачеха. Кровь бросилась ему в лицо. Ему захотелось убежать сейчас же, сию же минуту! Но, с тех пор как он потерял свой смех, он приобрёл самообладание, редкое и удивительное для мальчика его лет.

Он и на этот раз настолько овладел собой, что мачеха ничего не заметила, разве только, что он покраснел.

– Дай мне в следующее воскресенье столько же денег, сколько тогда, в последний раз, – сказал он. – У меня, наверное, будет большой выигрыш.

И раньше, чем мачеха успела ответить, Тим выбежал из дому, помчался к реке, сел на уединённую скамейку на берегу и попытался справиться со своим волнением. Но это ему не удалось – он заплакал. Он не хотел плакать и боролся с собой, но рыдал всё горше и горше, пока наконец не дал полную волю своему отчаянию. Когда же рыдания стали стихать, а слёзы иссякли, Тим начал трезво и хладнокровно обдумывать своё будущее.

Он решил, что в следующее воскресенье снова поставит на какую-нибудь захудалую лошадь и выиграет много денег. Все деньги он отдаст мачехе, а сам просто убежит, бросив её и Эрвина. Может, наймётся юнгой на какой-нибудь корабль, может, ещё кем-нибудь. Насчёт денег ему беспокоиться нечего. Играть на скачках можно везде. А от богатства – теперь-то уж он знал это наверняка – всё равно никакой радости. Он отдал свой смех за то, что ему вовсе не нужно.

И тут же на берегу Тим принял ещё более важное решение: во что бы то ни стало он вернёт свой смех! Он отправится за ним в погоню и разыщет господина Треча, где бы тот ни скрывался, хоть на краю света.

Как было бы хорошо, если б в целом мире нашёлся хоть какой-нибудь человек – пусть пьяный кучер или полоумный бродяга, – с которым Тим мог бы поделиться своим решением! Самые сложные вещи иной раз становятся простыми, когда поговоришь о них с кем-нибудь. Но Тиму нельзя было ни с кем говорить об этом. Он должен был замкнуться в своей тайне, как улитка в раковине. Сложенный вчетверо листок бумаги, лежавший теперь вместе с деньгами в больших старинных часах, сделал его самым одиноким мальчиком на земле.

Тим стал думать об отце и о деньгах, скоплённых на мраморную плиту. И он решил ещё вот что: прежде чем навсегда покинуть город, он поставит плиту на могилу отца. Он понимал, что это будет не так-то просто, но твёрдо надеялся преодолеть любые трудности.

Теперь он спокойно поднялся со скамьи: у него был план; оставалось только привести его в исполнение. И план этот придавал ему силы.

Когда наступило воскресенье – последнее воскресенье, проведённое Тимом в родном городе, – мачеха уже за завтраком начала проявлять нетерпение Она сварила сегодня особенно крепкий кофе и пила его жадными глотками, но почти ничего не ела. Тиму она дала немного больше денег, чем он попросил. Нарядившись в своё самое шикарное шёлковое платье, вышитое цветами, она достала из шкафа лису, чтобы надеть её, когда будет выходить из дому.

– Ах, как любопытно, как любопытно, – тараторила она, – выиграем мы сегодня или нет?! Ты уже знаешь, Тим, на какую лошадь будешь ставить?

– Нет, – ответил Тим. И это была правда.

– Так ты ещё и не думал об этом? Хочешь ставить прямо так, с бухты-барахты?

– Тим уж знает, что делает! – заявил Эрвин. Успехи сводного брата на скачках внушали ему и зависть и уважение.

После завтрака они сели втроём в такси и поехали на ипподром. Едва выйдя из машины, мачеха бросилась было к окошку кассы. Но Тим сказал, что ему нужно сперва немного оглядеться, и мачеха сочла это вполне разумным – пусть потолкается в толпе, послушает, что говорят люди.

На ипподроме успели уже почти совсем позабыть Тима: ведь он целый год не играл на скачках. И всё же кое-кто его помнил; когда он проходил, некоторые зрители шептались, подталкивая друг друга локтями. Особенно большой интерес к Тиму проявлял какой-то человек с курчавыми тёмными волосами и странно колючими водянисто-голубыми глазами. Он вертелся вокруг Тима, словно верный пёс вокруг хозяина, и буквально не сводил с него глаз, как-то ухитряясь при этом оставаться незамеченным. Когда Тим начал читать список лошадей, человек этот встал с ним рядом.