Обычно после таких поездок Барон с утра был вялым и прибегал просить пятнадцать капель (почему именно пятнадцать — сказать сложно), что соответствовало примерно двум двойным. Баронессу подмывало совершить в знак протеста какую-нибудь акцию, и мы, надев темные очки, шляпки и приличные платьица, посетили для начала местный бар, где выпили по чашечке двойного кофе с пресноватыми крекерами.

Сочетание природной дикости и цивилизации в Пакавене было немыслимым, и даже местные крестьяне, приодевшись по праздникам, выглядели законченными буржуями, чего не увидишь в русской деревне.

За соседним столиком сидели две девицы в темных очках и одинаковых желтых мужских галстуках на голых шеях, потягивая через соломинки свои коктейли с уму непостижимой важностью. Старшая девица, с нахлобученной на лоб синей шляпой, звалась Татьяной, а ее малолетняя подруга в ретро-платочке и глазами в стиле «вамп» откликалась в Пакавене на имя Суслик. Они, как и мы, раздумывали, чем же расцветить в ближайшее время свое недолгое существование на этой земле…

Вернувшись домой, я отправилась к тетке и, войдя в комнату, увидела там давешнего знакомца, беседующего с Виктором Васильевичем.

— Познакомься, Марина, — сказала тетка, — это Андрей Константинович, он последнее время лечит Виктора, я тебе рассказывала. Андрей Константинович прибыл недавно, пока ты была в лесу, и сразу же поехал купаться на Кавену.

И ведь действительно, она не раз рассказывала мне, что года три назад случайно встретила своего сокурсника по химфаку, у которого племянник оказался доктором наук, заведующим какой-то странной медицинской лабораторией. Они возобновили знакомство, племянник по дядиной просьбе начал лечить Виктора какими-то новыми иностранными препаратами, и состояние дядьки существенно улучшилось, хотя наблюдать со стороны, как он принимает по три чайных блюдца таблеток в день, было невыносимо. Судя по рассказам тетки, я представляла себе это медицинское светило несколько иначе.

— Марина Николаевна, этнограф, — представилась я заново светским голосом, — и где же Наталья Николаевна вас поселила?

— В этом же доме, на втором этаже, — ответствовал гость, и глаза его засмеялись. Я моментально сообразила, что единственная пустая комната из четырех возможных в мансарде отделяется от моей угловой кладовкой, где зимой хранились наши с теткой дачные вещи. Да, дела…

Мы поужинали на террасе отварной картошкой с тушеными в сметане лисичками и поджаренной щукой, гость внес лепту свежей клубникой, а также бутылкой сухого вина, доставшейся целиком молодежи.

Щуку подарил добренький Барон, но дядька рвался в бой сам, хотя и не мог влезть в лодку без посторонней помощи. Надежды заполучить компаньона оправдались — оказалось, доктор уже успел купить в райцентре соответствующую лицензию, и они сговорились порыбачить.

Я немного рассказала о здешних тусовках и грибных местах, а, когда разговор коснулся печальной темы, доктор выразил желание посетить могилу бабушки — оказалось, он успел подружиться с Евгенией Юрьевной, и я пообещала сходить с ним на кладбище. Старики относились к Андрею Константиновичу с превеликим почтением, а он держался довольно мило, с веселой солидностью, и подробно расспрашивал, чем я зарабатываю себе на жизнь. Про детали состоявшегося ранее знакомства гость и не заикнулся, и, хотя это было моей инициативой, и его понятливость заслуживала похвалы, наличие общей тайны с этим излишне уверенным в себе человеком меня раздражало. Поэтому я так и не предложила показать гостю турбазу, и после ужина, пожелав всем спокойной ночи, пошла навестить временно вдовствующую Баронессу.

В ее флигеле, в связи с отлучкой Барона, зрел заговор, и третий его участник — местная почтальонша Ирена, тоненькая симпатичная блондинка, чей супруг Витас все свободное время намеревался теперь проводить в обнимку со своим квартирантом Генрихом, уже была на месте. Затевалось устройство альтернативного девичника, и, обговорив детали, Баронесса посмотрела мою спину и подмазала ее йодом, пообещав, что послезавтра все заживет. Я в ответ вынула из кармашка рубль, и подруга расцвела — она обожала получать гонорары, а я любила радовать друзей в нужное время и в нужном месте, и мы с удовольствием играли в придуманные нами игры.

Следует отметить, что сравнительно недавнее буржуазное прошлое республики сильно сказывалось на менталитете аборигенов. Все, кого я знала в деревне, занимались мелким частным предпринимательством еще до того, как это вошло в моду. В нашей баньке, оккупированной Стасисом, стоял маленький печатный станочек, украшавший заурядные пластиковые пакеты импортными орлами штата Монтана, а у Жемины были поставщики левого трикотажа, распространявшегося ею среди туристов. Наш хозяин Юмис кому-то что-то строил из древесины, чья ботаническая принадлежность была вполне очевидной, в отличие от ее социального происхождения, а старый Станислав, отец Юмиса, помимо занятий левым янтарем, латал обувь дачникам, минуя свою мастерскую, и коптил желающим кур, колбасы, сало и угрей.

Угри представляли здесь самую твердую валюту, и все знали, сколько угрей стоил Юмису фальшивый больничный лист во время заготовки сена, сколько угрей освободили Стасиса от армии, а сколько — позволили Альгису, второму хозяйскому близнецу, проходить службу в пределах республики. Врачи в больницах тоже любили эту рыбку, хотя плановые уколы пенициллином шли в последнее время по рублю. Впрочем, с приезжих не брали — мало ли кто куда сообщит, и родители Суслика, когда ребенка в позапрошлом году прихватило с аппендицитом, засвидетельствовали свое почтение коньяком «Наполеон», как это было принято в московских клиниках.

Бывшая учительница Эугения приторговывала небеленой шерстью, а вязальщиц салфеток, льняных юбок и шерстяных свитеров в деревне было счесть не перечесть. Браконьерские меха сплавлялись в город Ленинград, здесь они почему-то не шли. Одна портниха давала напрокат всему району длинные свадебные платья, а в конце деревни в огромном подвале сарая Бодрайтисов с выездом под стеклянной оранжереей обслуживались частные автомобили.

Баронесса мгновенно усекла этот капиталистический дух, не угасший в республике при реальном социализме, и включилась в игры со страстью новообращенца. Она имела в деревне небольшую врачебную практику, и местные люди отдаривались от Баронессы прошлогодней картошкой и свежими яйцами, но при этом все были довольны, памятуя притчу о местонахождении бесплатного сыра. Сейчас, к примеру, с земской докторшей велись переговоры о тайном лечении сынка местного туза, подцепившего на турбазе дурную болезнь. Она измеряла давление, массировала натруженные спины, делала уколы и привозила из Ленинграда дефицитные лекарства. Денег семье всегда не хватало, так как Барон, будучи в юности откровенным шалопаем, получил диплом о высшем образовании только в этом году, увеличивая стипендию все эти годы мытьем химических стаканов (шестьдесят рублей в месяц) и резьбой недорогих, но очень изящных изделий из коровьих рогов и бивней мамонта.

В последующие годы подобная расторопность на Руси уже не вызывала удивления, но тогда это выглядело непривычным и захватывающим. Вообще с Баронессой соскучиться было невозможно, и мой рубль был не платой за услугу, а признанием конкурентоспособности Баронессы в этом мире и ее права на свободный труд.

На прощание Баронесса рассказала нам леденящую душу историю о встрече последнего Нового года. За полтора часа до главного события им позвонил Генрих и пригласил к себе, поскольку временно был одинок и несчастен. Они отвезли Ваню на такси к матери Баронессы, и за четверть часа до двенадцати прибыли на место встречи, но к тому времени Генрих уже спал, уничтожив предварительно весь имеющийся запас спиртного. Достучались они до него только в начале первого, и тут же уехали назад, разыскав такси с большими трудностями и по двойному тарифу.

— Кстати! — сказала баронесса, — Генрих на тебя очень жаловался. Говорит, ты мурыжила его полдня с завтраком, вместо того, чтобы сразу налить. И фасон твоего платья ему совсем не понравился.