Когда я услышал здесь о подобных убийствах этим летом и ранней осенью сорок девятого года, то у меня как-то сама собой сложилась определенная рабочая версия, и я заручился некоторой поддержкой в вашей столице. Следовало сложить в уме серые «Жигули», долгое отсутствие искомого лица в Пакавене, предполагаемый возраст его и наличие спортивной обуви Каунасского производства. На этом основании я и посетил дом мясника, пока он был занят на службе, надеясь обнаружить в доме что-нибудь особенное.
Я посмотрела на левую руку Андрея, а прокурор опустил уголки губ и покачал головой.
— Вот, значит, кто стекло ему выбил! Но официального заявления от мясника не поступало. Ядвига, правда, говорила, что воров было двое.
— Ей показалось.
— Но что вы там искали?
— Ничего заранее определенного. Ножа, во всяком случае, я не искал — это по вашей части. Мясник, прожив в доме уже более года, совершенно не тронул обстановки, и в комоде под старым женским бельем лежала связка его писем покойной матери. Обратным адресом в письмах значился город Херсон, а в более старых письмах — поселок Медвежья Падь с номерами спецпочты. Я попросил своего коллегу просмотреть еще раз бумаги священника и уточнить местонахождение поселка Медвежья Падь. Поселок, как оказалось, находится у Хандыги, а место, где священник служил фельдшером, располагается совсем неподалеку.
Дом мясника крайний в сторону райцентра, и на коротком отрезке шоссе до поворота на песчаный карьер машину с туристкой видели только двое — Марина и звонарь. Звонарь, по-видимому, первым связал этот случай с мясником и тем давним убийством вашей сестры, за что и поплатился жизнью — так же, как и его отец. Марину мясник узнал позже и тоже захотел замести следы. Я не исключаю, что он пытался зарезать и дочь звонаря — ведь она могла что-то знать. Возможно, именно его и спугнули в лесу как раз во время обеденного перерыва в магазине, но это только догадки. А бомж просто ночевал в сарае и повесился, поняв, что снова попал в переплет. Вот, собственно говоря, и вся история.
Прокурор сидел, не касаясь спинки стула, и лицо его окаменевало по мере продолжения рассказа.
— Где он сейчас? — спросил он, наконец.
— Тело должен завтра найти лесник, мясника задрали кабаны на наших глазах у огорода за Кавеной, когда он попытался скрыться, испугавшись моего появления. Мне жаль, я хотел с ним поработать.
Прокурор долго молчал, погрузившись в какие-то свои мысли, и Андрей добавил.
— Завтра мы уже уезжаем со стариками, Мариниными родственниками. Что вы намерены предпринять?
— Мама, — сказал прокурор, не повышая голоса, — что мы собираемся делать?
Дверь тут же открылась, и на пороге стояла Вельма. Вид ее был ужасен, но она сказала твердым голосом:
— Я хочу посмотреть на него. Если он мертв, оставим все, как есть — не нужно больше тревожить память нашей девочки.
Титас вопросительно посмотрел на Андрея.
— Я в отпуске, — сказал Андрей, — и моих интересов в этой истории теперь не проглядывается.
Они сели втроем в машину прокурора и уехали под раскатами грома. Лесник после похорон жены ночевал у новой подруги, и растерзанное тело убийцы по-прежнему лежало возле изгороди. Старая Вельма с сыном посмотрели на останки мясника, а дождь, бушевавший в Пакавене в тот вечер, смыл их следы. Андрей вернулся домой мокрее мокрого, но я уже успела согреть постель.
— Я теперь обязана тебе жизнью, спас все-таки Красную Шапочку от серого волка.
— Имеет место быть, не спорю! Но я не смог предотвратить вашей встречи, и это печально. Давай сегодня покончим со всеми нашими страхами!
— Ты думаешь, это возможно?
— Наверное, появятся новые, и в этом ты права. Но это, в конце концов, и называется жизнью.
И он начал рассказывать, а дождь лил так упорно и густо, что окна исподтишка округляли в темноте свои очертания, норовя превратиться в корабельные иллюминаторы.
— Когда мне было двадцать шесть, и я подрабатывал после защиты кандидатской в платной поликлинике, ко мне на прием пришла очень красивая молодая женщина, актриса, и я тут же влюбился без памяти. Она попала незадолго до этого в автомобильную катастрофу, ее муж погиб, а она отделалась головным ушибом и жаловалась на периодические головные боли — это мешало учить ей роли.
Через несколько месяцев мы поженились, и я удочерил ее годовалого ребенка. С общими детьми мы решили повременить — ей нужно было работать на сцене, но, спустя три с половиной года после свадьбы, у нее обнаружилась мозговая опухоль. После операции она с трудом узнает только своих родителей, с которыми и живет то время, пока не находится в клинике. Я часто бываю там и помогаю, чем могу, но живу с дочерью и своей матерью.
— Я не разводился с женой, до сих пор в этом не было необходимости. А сейчас болезнь прогрессировала, и разводиться с умирающей женщиной я не стану, — закончил он, — я собирался рассказать тебе все это, но сначала не получилось, а потом я боялся ошибиться.
— Что скажешь, Марина Николаевна? — спросил он, потому что пауза затягивалась.
А пауза затягивалась, потому что мозаика рассыпалась. Я открыла чемодан, покопалась в нем и извлекла на божий свет злополучный конверт — мне нужно было выиграть время.
— Хочу повиниться. Это я получила от брата своей знакомой, он служит там, где надо. Здесь должны быть сведения о твоем семейном положении, но я так и не вскрыла его, как видишь.
— Впредь будешь запрашивать по месту моей работы, это немного проще, — сказал он не без укоризны, а потом надорвал край конверта и с большим интересом углубился в текст.
А я металась в поисках выхода из ситуации, потому что плачущая Нора снова умирала от горя. Ей бы признаться честно, что нянька в детстве уронила, и ботиночек ортопедический при ходьбе жмет, и хронический гайморит в дождливые сезоны обостряется, но принц поцелует ручку и можно будет до посинения всматриваться в его потухающие глаза. Ах, непреклонность королевы-матери! Ах, бюрократические проволочки в канцелярии римского папы! И все станет ясно — ведь мы с ним большие любители полутонов, и вот уже темная ночь уносит Нору из замка в небытие, и тело вздрагивает на дорожных ухабах, и сосновые лапы царапают крышу кареты, и…
— Да, не спорю … Остальное тоже соответствует истине, контора на высоте, — сказал он, наконец. — Но кое-чего существенного здесь не написано. Например, того, что моя жена всегда звала во сне своего покойного мужа Бориса Веснянского, и я жил с этим много лет. Он тоже был актером, а она так и оставалась его женщиной, пока не потеряла память. И вообще наша семейная жизнь складывалась тяжело, я был своей жене кем угодно — отцом, врачом, нянькой, зрителем, но не тем, кем хотел стать. Потом я понял, что она больна, и шансов у меня нет.
— И какие у тебя планы? — спросила я, и он слегка удивился этому вопросу.
— Я уже сказал матери во время своей поездки в Москву, что женюсь на тебе, так что можешь, наконец, пожалеть меня и согласиться. У меня самые незамысловатые представления о счастье — накувыркаешься на работе, придешь домой — а там ты сидишь.
— Андрей, ты же не любишь, когда тебя жалеют, так что давай не спешить. Оставим все пока на своих местах.
Он посмотрел на меня недоумевающе, но я уже собралась мыслями и сквозь землю не провалилась.
— Тебе, действительно, предстоит трудная осень, зачем же сейчас осложнять ситуацию — кто знает, какие отношения у меня сложатся с твоей дочерью и матерью, а дома тебя в ближайшее время не застанешь, как я понимаю. Если родится ребенок, тогда и будем что-нибудь предпринимать.
— Пару минут назад я бы отдал голову на отсечение, что тебе смертельно хочется спать в моей постели каждую ночь. Что, ноша показалась непосильной?
— Текст ультиматума был недостаточно продуман. Там ничего не говорилось о крайней необходимости совместного проживания.
— Я полагаю, торг здесь не уместен.
— Как скажешь, но у нас наверху выражаются по-другому — другой альтернативы нет.
