— Радистка Кэт, Марина Николаевна, по части притворства вам в подметки не годится. Куда же делась ваша бледность?

— Андрей Константинович, мы так мало знакомы, что понять, в какие же моменты надлежит обижаться, не так уж легко.

— А что вам подсказывает сердце?

— Что вы излишне проницательны, и мне следует остерегаться.

— Попробуйте довериться, я иногда обедаю в городе и знаю, где подают отменно взбитые сливки.

— Взбитые сливки в обмен на доверие? Там же девяносто процентов пустот!

— Я полагаю, торг уместен.

— Тогда свиная отбивная!

— При одном условии — все продукты в магазине куплю я сам, такие нарядные дамы в очередях не стоят.

Вы подождете в машине?

Мясо-молочный магазин (мезапенас) у станции посещался нами с регулярностью, составившей бы честь любому английскому клубу. Ждать в машине, однако, было жарко и скучно, и примерно то же самое должен был ощущать сейчас мой спутник, стоя в очередях. Захлопнув дверь, я снова замаскировалась пиджачком, чтобы не привлекать излишнее внимание, и решила помочь Андрею Константиновичу с покупками.

Внезапно возникшие в воздухе силовые поля попытались, однако, увлечь меня в сторону вокзала, где в кустах железнодорожного скверика рабочие устанавливали очень высокий деревянный крест, разукрашенный резными кружевами и фигурками. То, что это происходило в советские времена и, мягко говоря, за пределами кладбища, требовало внимания, и я решила, что рассмотрю крест попозже. Нужно было перейти шоссе, но сзади меня внезапно возник какой-то сомнительный небритый тип из местных пристанционных алкашей и, почти поравнявшись со мной, он резко пошатнулся в мою сторону.

Не судьба была погибнуть мне именно сегодня — только этим и можно объяснить мое удачное падение у самых колес мчащегося по улице грузовика. Но колено было разбито, и юбка покрылась сбоку дорожной грязью. Бомж тут же сбежал, а я поплелась в туалет автобусной станции, где обезвредила рану духами и промыла юбку водой, благо мокрые пятна на черном бархате были почти не заметны. Мой спутник появился только через десять минут, когда волнение уже улеглось, духи немного выветрились, и юбка слегка подсохла.

— Черт… — думала я, пока он выруливал вокруг центральной площади в поисках удобной стоянки, — силовые поля, похоже, всегда правы! Пора бы уже и понять…

Обед был превосходен, и мы оба получили удовольствие от легкой совместной пикировки и полусладкого шампанского, но я наотрез отказалась танцевать, поскольку колено побаливало, а демонстрировать новые царапины, не состоя в гусарах, было не корректным. Андрей Константинович был разочарован и сделал еще более ужасное предложение — прогуляться пешком по городу. Ему явно не хотелось ехать домой, а вторичный отказ мог вызвать сомнения в моей лояльности, поэтому у меня возник коварный план — он отвозит продукты тетке и придумывает причину моего отсутствия, а я пережидаю это время у лодочной станции, и мы едем за озеро к моей хорошей знакомой — местной ведьме Лауме Жемепатискайте.

Мой план, однако, вызвал некоторые возражения.

— Марина Николаевна! Меня удручает обстановка глубокой секретности. Когда вы скрывали свои царапины от родственников, я вас поддержал. Но сейчас, пожалуй, я выдам вашей тете страшную правду о том, что мы вместе едем в гости, или вам придется обосновать свою позицию. Неужели речь идет о репутации?

— А что в этом плохого?

— Достаточно странно, учитывая ночные визиты посторонних мужчин.

— По деревенским меркам визит был утренним, а наши фамильные традиции не предполагают детальных отчетов о времяпрепровождении взрослых членов семьи. В каждом монастыре свой устав, не так ли?

— В нашем монастыре учили не лгать по пустякам.

— Ладно, по пустякам у нас уступают, тем более, что я развлекаю вас не только корысти ради, но и по желанию тети. Ей очень хочется, чтобы Пакавене вам приглянулась.

— Ну, вот, и договорились, — засмеялся он.

Мы заехали за вином и зернами кофе — традиционным подарком Лауме, а потом отвезли продукты в Пакавене. У Лаумы всегда было много народа, и можно было приезжать без приглашения. Группа коттеджей за озером была домом творчества республиканской художественной мастерской, а Лаума, после выхода на пенсию, третий год служила здесь комендантом. Ее подопечные и украшали лесные дороги деревянными скульптурами.

В деревне их самой крупной акцией за последнее время был снос просторного стеклянного кубика, где всегда продавалось пиво. Кубик стоял под церковным холмом у памятника братьям-музыкантам, и именно это неуместное положение и послужило причиной его гибели. Отчаянно рыдал Барон, поскольку его привязанность к этому заведению была даже отражена в общественно-литературном произведении (мы иногда развлекались совместным стихоплетством):

Ведьма была еще красивой и стройной, с крепкой точеной головой, форма которой хорошо проглядывалась под сантиметровой щеткой русых волос с небольшой проседью. Так могла бы выглядеть святая Жанна Д Арк, доживи бы она до седин, но этот же типаж обычно фигурировал с плеткой в послевоенных фильмах о концлагерях.

Кем был ее отец, Лаума не знала, а мать владела в округе большими землями, и Лаума до сих пор хранила все документы на владение отобранными богатствами, надеясь, что они когда-нибудь пригодятся ее дочери, уехавшей учиться в республиканскую столицу. Кроме того, она всю жизнь лелеяла мечту отыскать во дворе давно исчезнувшего дома часть фамильных драгоценностей, закопанных матерью перед арестом.

Другую часть, вместе со всяким добром, они успели переправить на телеге к родственникам в деревню, но родственники потом ничего Лауме не вернули.

Получить образование и сделать карьеру в советское время ей удалось с большими трудностями.

Библиотекарша не без иронии рассказывала, как Лаума дежурила как-то в пасху у церкви на предмет выявления чуждых настроений в молодежной среде. Теперь, однако, Жемепатискайте предводительствовала местной партией зеленых, что более соответствовало образу упомянутой французской мученицы. Знакомы мы были уже давно, но откровенно говорить стали только в прошлом году. Она не скрывала своих райкомовских прегрешений, и объясняла свое оборотничество просто:

— Я ведьма от рождения, мне нужна бешеная активность и власть, а времена выбирать не приходилось.

Сейчас же время дало мне, наконец, возможность выбора, а я никогда не забывала, что и сосны вокруг большого озера, и земля под ними — это собственность единственной дочери расстрелянной матери.

Она была совершенна искренна, и энергия, исходившая от нее, притягивала людей центростремительно и властно, но при этом рождалось и странное опасение — не дай бог, знак сменится, и тогда все немедленно разлетится вдребезги и подальше от центра. Я была влюблена в эту женщину, и мой спутник тут же уловил это в моем рассказе.

Мы медленно ехали вдоль большого озера, и Андрей Константинович разглядывал большие деревянные скульптуры, расставленные по краю дороги. Одна из них, изображавшая низкорослого уродливого мужчину, поросшего шерстью, ему особенно приглянулась, и он притормозил. У сучковатого постамента лежал большой серый камень, а из волосатого затылка проглядывала маленькая детская головка.

— Это Велняс, противник громовержца. Он ворует у Перкунаса скот и уводит его жену, — пояснила я, — при случае превращается в животное, дерево, камень или очень сильного младенца, враждующего с пастухами. Его потомство носит лук со стрелами на животе, и женщины убивают таких детей, чтобы они не принесли им несчастье.

На большой крытой террасе фасонного коттеджа Лаума разливала чай районному архитектору Алоизасу, его супруге Лиле и трем незнакомым господам разного возраста. Когда мы припарковались, я поняла, что имеются некоторые проблемы.