Волчья жена

Баю-баюшки баю, не ложись на краю. Придет серенький волчок...

Колыбельную мне пела в детстве мама, силы возле моей кроватки. Помню, лунный свет в оконце, огарок свечи на подоконнике и кромешную темень за окном. Я спрашивала: зачем мама каждую ночь ставит свечку и следит, чтобы она до первых петухов оставалась зажженной? А она улыбалась и вновь пела про волчка. Надо сказать, с краю я никогда не ложилась. Не то, чтобы боялась, но мало ли...

Еще помню колечко на мамином пальце. Когда она гладила меня по голове оно всегда кусалось. Простенькое, серебряное в виде волка, кусающего себя за хвост. Она стеснялась его и всегда прятала на людях под повязкой, а деревенским кумушкам говорила, будто чесучая болезнь к руке привязалась, а вылечить недосуг. Но я-то знала, что руки у мамы чистые, да белые.

Еще мама никогда не рассказывала мне про отца. Как будто и вовсе его не было, но я-то знала... Раз у других есть, значит, и у меня должен быть, только вот где-то не с нами он был.

А потом мамы не стало. Я совсем не помню эту ночь и несколько следующих дней. И похороны не помню. Хотя деревенские говорили, что нашли меня у мертвого тела матери на пороге дома нашего и будто в крови я вся была, а в руке клок волчьей шерсти сжимала и то самое колечко мамино. Но я не помню. Ни колечка, ни шерсти у меня не осталось.

Как в себя пришла, так через седьмицу за мной тетка приехала. Деревенские говорили: из самого Соснового Бора, а мне дело до этого Бора не было. Родное Лихопутье покидать не хотелось - тут мамина могила осталась, куда я каждый день ходила, да цветы полевые носила, но деревенским сирота в тягость, вот и пришлось собирать узелок, да с теткой в Сосновый отправляться.

Тетка моя, Агнешка, красивая да статная была, только больно странная. По ночам запиралась и мне наказывала не уходить никуда из постоялых дворов. А куда я пойду? Я же никого кроме нее не знала, вот и сидела мышкой, смотрела в темень за окном, да все разглядеть пыталась. Что? А вот этого я не знаю, но будто ждала кого-то.

Под конец третьей седьмицы пути Агнешка еще стране стала, хотя куда уж больше-то?! Она схуднула, черты лица ее заострились и кричать она стала - одергивать меня постоянно, а потом прощенья просить и плакать украдкой, отвернувшись, да только я после платочек ее развернула и ахнула: кровавыми слезами плакала моя тетка...

Не знаю, как сложилось бы дальше, но приехали мы на вторый день четвертой седьмицы. Село было большое, дома зажиточные. Пашни разбиты во всей округе. Дети сытые да одетые, обутые по дорогам бегали, но мы не в село поехали, а обогнули его, да по дорожке в лес свернули. Вскоре остановилась Агнешка у крепкой из избушки. Вот тут-то я и поняла все: ведьмой была моя тетка.

Когда я побожилась немного, то стала она меня примудрости своей учить. Конечно, таланта у меня было кот наплакал, но в травах я быстро разбираться стала, да хворь научилась определять. Скотине разродиться помогать наловчилась, а чуть позже и деревенским девкам.

Сперва не доверяли они мне, но после ручки целовали и говорили, мол, золотые они у меня. Только всё равно косились на меня в Сосновом Бору, не стала я для них своей. И тетка моя тоже, хотя жила у них много лет.

Сосновцы тоже странные были. Ни одной собаки в деревне, а кошек домов пять из шести сотен держали.

Летам к тринадцати я всё же подружками обзавелась. Да и парни меня замечать стали. Правда, насмешничали над моим куцым черным хвостикам. Оно и понятно: Сосновские девки светлыми косами до пять щеголяли, а мои курчавые коротышки воронова крыла цвета их красоту оскорбляли.

Больше всех насмешничала Ярмина, но и подругой она самой близкой была. Вот как ты получается? Я только вздыхала и терпеть приучалась. Похоже, мне так жить всю жизнь предстояло.

Из парней уж больно Михась меня доставал. Шуточки его, что нож резали, пару раз я даже ему вихры дергала, да форму носа исправляла, после чего шутили надо мной только издали.

Я вообще девка боевая росла. За словом в карман не лезла и кулаками махать не стеснялась. Только перед тремя людьми робела: тетка моя, Ярмина да брат Михася - Вацлав, заставляли меня очи по полу возить.

Первой я благодарна была. Как подросла, так оценила и доброту ее, и сдержанность, и то, что место матери занять не пыталась. А что до странностей в дороге, так не было их больше... Ни разу голос на меня Агнешка не повысила.

Ярмина же красотой брала. Волосы - чистый лен. Глаза синее васильков на поле. Ноготки аккуратные, ножки в сапожках. Стать ладный расшитый бисером и атласными лентами сарафан прикрывает. В косе всегда бубенчики с колокольчиками перезваниваются.

А Вацлав... Тот... Ледышка, она и есть ледышка. Ежели смотрел на меня, то вмиг до костей пробирало. Будто виновата я была перед ним лично и перед всем миром заодно. Говорил всегда сквозь зубы - будто плевался. Но чаще всего не замечал просто, а я старалась ему лишний раз на глаза не попадаться.

Глава первая

Я опрометью выскочила из дома, позабыв гостинцы от хозяйки. Злость изнутри разрывала меня, но поделать с ней пока я ничего не могла.

А все он, Вацлав, проклятый!

Надо было ему заявиться Маришу проведать, будто без его соизволения, дочка ее не поправится. А она поправится, ибо хворь я из ее тела отварами да мазями выгнала, ребеночку будущему ее ничего не грозит, но разве ледышка эта хоть слово благодарности сказать может?

Пошла вон...

В лицо плюнул!

И я пошла, а делать-то что? Спорить со старостой я не собиралась, но как же хотелось ему на ногу наступить, когда я мимо него бочком пробиралась! Он ведь даже с дороги отойти не подумал! Гад, как есть гад ползучий!

- Куда торопишься, Янэшка? - Остановил меня вопрос.

Я головой закрутила, запнулась и в пыль на колени бухнулась. Аккурат перед туфельками Ярмины.

Да что ж ты делать будешь?!

- Не куда, а откуда, - пробурчала, поднимаясь. Подруга руки подать не додумалась. Видать, замараться боялась.

- И откуда же ты торопишься? - Засмеялась девушка.

- Уже не важно, - я не поддержала веселья. И рассказывать о короткой встрече с Вацлавом не собиралась.

- Тогда, может, с нами пойдешь на реку? Жарко сегодня, - протянула Ярмина, махнув на себя рукой.

На реку?

Я задумчиво пожевала губу. Отчего нет? Агнешка моя помощь до вечера не понадобится. Травы мы за полночь собирать пойдем. Баню вчера топили: мылись да белье стирали. Кур она сама накормит, а другой скотины мы не держали. Деревенские нас продуктами охотно снабжали, а с урожая так обязательную плату за ведьмовство староста исправно привозил на телеге, так что нужды мы не знали.

Ярмина моего ответа не дождалась. За ней потянулась стайка девушек. Я пристроилась в хвост и в очередной раз задумалась о причинах ненависти Вацлава ко мне. Почему? Чем сирота в неполных семь лет могла ему насолить? А ведь насолила исправно, раз он меня видеть не может.

Эх, уйти бы отсюда, да некуда. Тут хоть под стылыми взглядами, да пристроена. Если повезет, то и мужа какого найду. Если нет, то ребеночка от залетного молодца покрасивше приживу. Стыдоба, но с травницы какой спрос? Про нас и так говорят, будто с лешими путаемся, ибо не может женщина без мужика долго. Оно и верно, Агнешка пропадает порой на пару дней куда-то, а возвращается довольная, разве что счастье из ушей не льется. Выходит, есть у нее отрада. Не в Сосновом Бору точно - такое не утаишь, вот и бегает в одну из соседних деревень поменьше.

Думы скрасили дорогу.

Девушки высыпали на неширокую песчаную косу у реки и споро принялись стаскивать сарафаны. Я не торопилась, шныряя по кустам взглядом. Они ж по всей деревне прошли, ни за что не поверю, будто парни с Михасем во главе шанс упустят! Девкам-то всё равно, они, может, специально свои прелести демонстрируют, а мне показывать нечего.