Речь Скосарева была гладкая и, казалось, доброжелательная, он похвалил Корюкова за смелость и пытливый ум, но Верба чутьем политработника уже с самого начала уловил, что Скосарев готов провалить предложение о штурмовых отрядах, если бы генерал Бугрин дал к этому повод. Однако Бугрин терпеливо выслушал все «за» и «против». Ему интересно было выяснить мнение своих помощников о штурмовых отрядах, чтобы потом знать, на кого опереться. Он слушал с таким видом, словно не Корюков, а он сам внес это предложение, и теперь, как отличный портной на примерке, надев на чужие плечи сшитый для себя костюм, смотрел на свою работу как бы со стороны: пока костюм еще на живой нитке, важно как можно больше заметить недостатков.

Но вот Бугрин бросил непонятную ни оратору, ни всем присутствовавшим реплику.

— У нас выработана, — сказал он, — достаточно гибкая и проверенная опытом тактика наступательных боев устойчивыми подразделениями, какие мы имеем сейчас в дивизиях. Зачем еще в том же дворе огород городить?

Верба, подметив в глазах командарма хитринку, хотел было сказать Корюкову: «Держись, Максим Фролыч, держись, это он сбивает тебя и ораторов с толку». Но Корюков уже успел ответить:

— Мы просим разрешения создать в полку два-три штурмовых отряда в порядке опыта.

— Армия и ваш полк не экспериментальный институт, — тут же перебил его Бугрин. — У вас люди — не подопытные кролики. Разговор об опыте не в пользу солдат, которые пойдут на Берлин. Не расплатились бы они за ваш опыт кровью.

Корюков растерялся и тяжело опустился на стул. Вероятно, он признал бы себя побежденным, если бы тут же не поднялся Верба:

— Прошу слова.

— Говорите, — сказал Бугрин.

— Позвольте напомнить один пример из жизни нашего полка.

— Здесь Военный совет, а не кафедра по изучению истории вашего полка, — сказал Скосарев.

Но Верба, не ответив на реплику, подумал про себя: «У косности есть одно очень опасное свойство: она, даже не поднимаясь с земли, движется вперед, старается не отстать от новаторов лишь с одной целью — затормозить движение» — и начал рассказывать о том, как Корюков командовал штурмовой группой, которая в дни боев за рабочий поселок завода «Красный Октябрь» переросла в отряд. Однажды при штурме большого каменного дома в группе Корюкова действовали два танка, три орудия и минометы…

— Проще говоря, это была уже не группа, а штурмовой отряд, — подсказал Вербе кто-то из командиров.

— Так точно… И действия этого отряда, — приободрился Верба, — как известно, были успешными. Как видите, опытные пробы в этой области далеко позади…

— Не каждый командир танкового или артиллерийского полка согласится рассыпать свой полк по штурмовым отрядам, — раздумчиво сказал начальник штаба. — Что будут делать штабы и командиры танковых полков?

Начальник штаба выразил это свое мнение как бы в поддержку замолчавшего Скосарева, но Верба смотрел на него доверчивыми внимательными глазами. Он уже собрался попросить слова, но не успел: начальнику штаба ответил член Военного совета:

— Нас должно интересовать не то, чем занять командира танкового полка, если его танки будут рассредоточены по штурмовым отрядам, а то, какая от этого польза.

Заседание продолжалось часа два. Скосарев выступил еще раз, говоря, что он в своем вступительном слове сознательно рассматривал предложение Корюкова с двух сторон, пытаясь выяснить истину. Вероятно, ему удалось подметить или почувствовать, что Бугрин, бросая реплики и Корюкову и сторонникам корюковского предложения, в конце концов так повернет дело, что ему придется краснеть: конечно, Бугрин за штурмовые отряды. Уж кто-кто, а Скосарев знал Бугрина не первый год!

В конце заседания член Военного совета внес предложение:

— Поручить Корюкову создать в полку штурмовые отряды.

— А почему в полку Корюкова? — спросил Бугрин и этим окончательно раскрыл свое истинное отношение к предложению Корюкова. — К штурму Берлина мы должны подготовить по крайней мере три-четыре штурмовых отряда в каждом полку, а если дело пойдет, то и в каждом батальоне.

После заседания довольные Корюков и Верба, не задерживаясь, вернулись в полк.

Над плацдармом сгущалась апрельская ночь, но Корюков и Верба будто не замечали темноты. Для них теперь наступило время, когда счет дням и ночам они будут вести не по календарю, а по степени готовности полка к большому сражению.

Такая же, как и на Одере, темнота апрельской ночи окутала Берлин. Уличные фонари и огни реклам, которые так ярко озаряли в свое время столицу Германии, были давно погашены. Ночные патрули имели право строчить из автоматов без предупреждения даже по светлячку сигареты. Такое право им дал фюрер.

Майор Зейдлиц знал об этом и потому был вынужден почти на каждом шагу останавливаться, громко кашлять в темноту и ждать окрика. Нет, что и говорить, в столице стало хуже и опаснее, чем в окопах на фронте. Впрочем, Зейдлиц не мог жаловаться на свою судьбу. Хотя ему не удалось закончить строительство всех подземных сооружений имперской канцелярии, о нем стали говорить как о талантливом инженере. Теперь майор Зейдлиц занимал пост первого помощника адъютанта Гитлера по особым поручениям. Ему доверяют то, что пока хранится в глубокой тайне даже от рейхсминистров. Таким доверием нельзя не гордиться — хотя бы перед телохранителями фюрера, с которыми он живет в одном доме.

Пробираясь по развалинам Тиргартена к месту службы, он думал: почему с приходом русских войск на Одер над Берлином все чаще и чаще стали появляться армады американских и английских бомбардировщиков? Почему они не делали этого раньше? Бомбы различных калибров вываливаются с различных высот на восточные и юго-восточные части Берлина — на Панков, Вейсензее, Лихтерберг, Трептов, Темпельгоф, Штеглиц[3], — и там сплошные руины.

Город разрушается до основания то ли потому, что его собираются взять русские, то ли потому, что разрушенные корпуса удобнее превращать в оборонительные сооружения; не каждый владелец сохранившегося дома разрешит долбить стены для амбразур, по которым, естественно, вскоре будут бить русские пушки. Другое дело, если дом разрушен, тогда хозяин не пожалеет и стен. «Чем больше разрушений, тем больше своеобразных крепостей на пути к центру Берлина», — так по крайней мере писал Гудериан Гитлеру, уходя в отставку с поста начальника генерального штаба.

Темные улицы и переулки, скелеты обгоревших зданий, черные провалы в стенах, руины… Смрад, вонь: канализация повреждена. Как жаль, что этого не видит и не слышит глава департамента информации верховный комиссар Германии доктор Геббельс. Его резиденция расположена в глубоком подземелье. Туда же переместился главный штаб информации.

— Стой!..

Зейдлиц остановился. Перед ним два гестаповца в черных мундирах. Зейдлиц сунул им в руки свой пропуск. На пропуске выпуклые знаки. Гестаповцы ощупью проверяют их и, щелкнув каблуками, передают сигнал: пропустить.

В подземном коридоре, что ведет к приемной штаб-квартиры Гитлера, Зейдлиц обогнал грузного и медлительного командующего военно-воздушными силами Германии Геринга. Обгонять рейхсминистра, конечно, не положено, но тот не обратил на промах Зейдлица внимания, потому что у него было хорошее настроение: все четыре снаряда «Фау-2», запущенные со стартовых площадок Штеттинского сектора, упали на Лондон значительно точнее, чем прежде, и, как сообщили разведчики по радио, с хорошим эффектом. Не помогли англичанам их локаторные зенитные установки. Испытание новой серии реактивных истребителей в присутствии самого Гитлера прошло успешно. Хотя у летчиков выступила из ушей кровь, зато посадку они сделали благополучно. О асы Геринга! Быть вам снова королями воздуха!

Дежурный адъютант, занятый срочным делом, приказал Зейдлицу пройти к фюреру и доложить о том, что прибыл Геринг. Но едва Зейдлиц успел перешагнуть через порог кабинета Гитлера, как Геринг оказался тут же.