Бывший кок приготовил для нас отменный шницель, а Хари вынул из глубоких карманов своего плаща две бутылки выдержанного красного вина. За тем они вместе с Аввакумом взяли на руки и перенесли к столу почтенного профессора, что было не так уж трудно — старик весил не более пятидесяти килограммов. Прекрасная фея расцеловала его в обе щеки и весь вечер заботливо ухаживала за ним, как родная дочь. Несмотря на тяжелый недуг, дядюшка был человек веселый и забавный, рассказывал старые анекдоты и неожиданно в минуту старческого умиления подарил своей будущей снохе изящное золотое колечко с маленьким изумрудом. Мы все захлопали в ладоши. Прекрасная фея, обняв его, обронила от радости слезу, а бывший флотский кок сыграл на старой гармошке церемониальный марш моряков.

Затем мы поднялись наверх и разместились в профессорском кабинете. Прекрасная фея надела белый передничек с оборочками и занялась приготовлением кофе; Аввакум с профессором уткнулась в новый алгебраический ребус, а Хари, засучив рукава, с увлечением принялся за дело — он давно уже начал мастерить для дядюшки специальное чудо-кресло. Да, это было настоящее чудо: и кресло для отдыха, и письменный стол, и кровать, к тому же сооружение это могло свободно передвигаться, потому что «шасси» его было смонтировано на роликах!

Бывший кок подал нам бисквит с кремом, мы пили кофе и ликер. После кофе Хари предложил поиграть в… жмурки. Я вытаращил глаза, мне показалось, что я не расслышал как следует, и это вызвало взрыв смеха. Но тут Прекрасная фея топнула ножкой, и тотчас же лица насмешников стали очень серьезными. Затем она мило взглянула на меня и даже слегка улыбнулась. А ведь говорят, что если чья-нибудь невеста ласково посмотрит на другого и улыбнется ему, то это может послужить началом небольшого романа. Вот почему мне показалось, что температура в комнате поднялась по меньшей мере градусов на двадцать. Впрочем, перед этим я выпил полную рюмку ликера.

Профессор, увлеченный своими дифференциальными ребусами, не обращал на нас никакого внимания. Он даже не заметил, как мы вышли из кабинета.

Хари погасил свет, и игра началась — игра простая, но очень увлекательная, потому что все происходит в непроглядной тьме. Каждый из нас мог прятаться где угодно, по всему дому, начиная от входной двери и до самого чердака. Один только профессорский кабинет был табу. Разумеется, в игре участвовал, и притом очень активно, и бывший кок. Несмотря на свои девяносто килограммов, он с поразительной ловкостью, к тому же совершенно бесшумно двигался по лестницам и таился по углам, словно рысь. Но если кто-либо из нас все же обнаруживал его, он, хлопнув руками, давился от смеха и сипло гудел, словно речной пароход.

Все время, пока мы играли, я чувствовал, что каждый из нас постоянно находится в поле зрения Аввакума — он мог безошибочно сказать, кто в данный момент где спрятался, а его беспомощность, которую он проявлял во время своих поисков, — чистейшее притворство. Однако свою роль он играл очень естественно, как способный и весьма опытный артист.

Этот вечер оставил в моей памяти самые лучшие воспоминания. Но особенно запечатлелся такой случай: спрятавшись в чуланчике за кухней, я замер в темноте и стал прислушиваться; вдруг к двери приблизились чьи-то легкие, торопливые шаги. Затем открылась дверка, и в тот же миг я почувствовал сильный опьяняющий запах духов Прекрасной феи.

В тесной каморке этот запах подействовал на меня, словно хлороформ как будто вдруг не стало воздуха, и я лихорадочно задышал раскрытым ртом…

Тогда Прекрасная фея осторожным движением прикрыла дверь, ощупью приблизилась ко мне, присела на корточки и рукой обняла меня за шею. Ее волосы касались моего лица, я ощущал ее упругую грудь, ее горячее дыхание. Мне было так приятно, что я закрыл глаза.

Да, значит, не случайно она тогда улыбнулась мне, остановила на мне затуманенный взгляд — я сразу же понял, что ее влечет ко мне.

Но кому понять капризы любви.

Пока я раздумывал, что сказать, какими словами выразить ей свою радость, она все время что-то шептала мне на ухо и вдруг назвала меня Аввакумом… И тогда передо мною с беспощадной ясностью открылось все, как сказал однажды Александр Блок.

Чтобы помочь Прекрасной фее выйти из неловкого положения, я осторожно освободился из ее объятий и не промолвив ни слова, выскользнул из чуланчика. В тот же миг я, словно снаряд, налетел на что-то громоздкое и неподвижное, после чего послышался отчаянный рев. Ревел бывший кок. То ли от восторга, что обнаружил меня, то ли от испуга, но ревел он, как раненый бык. Но тут чья-то рука закрыла ему рот и настоящий Аввакум довольно грозно сказал:

— Перестань реветь, болван, или я заткну тебе горло кухонным веником, слышишь?

Во г чем закончилась эта сцена.

Игра продолжалась еще какое-то время, но теперь я участвовал в ней без особого желания и без прежнего энтузиазма. Разве знаешь, что с тобой может еще приключиться. В этой игре всякое возможно. Да и Прекрасная фея время от времени бросала в мою сторону злые, презрительные взгляды.

В тот же вечер двадцать седьмого ноября — запомните дату! — пока мы с Прекрасной феей играли в жмурки, на южной границе в секторе L -Z была объявлена тревога.

Погода стояла прескверная: непрерывно моросил дождь, темное небо низко нависло над горными хребтами, затем оно опустилось еще ниже и как бы грудью навалилось на верхушки высоких сосен. Из сырых темных ущелий сползал густой туман; скатываясь волнами со склонов, он забирался в леса, долины и пустынные закутки оврагов и там словно замирал. Стало так темно, что нельзя было отличить исполинскую ель от орешника, осыпь от скалистого утеса.

В такой каше из дождя и тумана даже самое острое зрение теряет силу — глаз проникал сквозь густой мрак на один-два шага, не более, а свет электрического фонарика превращался в жалкий тонкий лучик, едва ли уходящий на метр от руки, которая его держит. В подобных условиях пограничные патрули движутся по компасу, надеясь на служебных собак с их безошибочным чутьем, на своих навык и инстинкт.

Этим людям, привыкшим к жизни среди диких гор и лесов, понятен голос земли. Ведь когда нога ступает на гнилую листву, на сосновые иголки и на мокрую траву, земля отзывается по-разному. Различными способами она предупреждает путника, когда перед ним подъем, или спуск, или крутой обрыв. Как никто другой пограничник понимает и язык тишины. Зимой и летом, на открытой поляне и в молчаливой лесной чаще тишина различна. По-разному говорит она в ясную погоду и в туман, глубокой ночью и на рассвете, в сосновом бору и в буковой роще. Тишина всегда различна, у нее всегда свой ясный язык.

Дождь шел уже несколько дней и ночей; все вокруг пропиталось влагой и казалось дном мглистого моря, покрывавшего еще с незапамятных времен эти первозданные края. Несведущие люди могут подумать, что в такую погоду кто угодно может перейти границу, стоит только захотеть, — ведь в эдаком густом, липком тумане и слона не приметишь, не то что человека! Важно, мол, уметь бесшумно передвигаться, не кашлять, не курить и не нарваться на проходящего пограничника.

Но опытные люди знают, что перейти границу не так-то просто. Пограничная охрана имеет свои посты, в определенных местах располагаются секреты, участки патрулируются; к услугам пограничников служебные собаки, телефон, средства сигнализации; граница охраняется опытными людьми — они обладают умением видеть в тумане, понимать язык притаившейся тишины.

И все-таки пора туманов перед первым снегом самая тревожная для пограничников — дождь размывает следы, отбивает запахи; под прикрытием тумана легче подобраться к пограничной полосе и выжидать, пока пройдет патруль.

Около шести часов вечера двадцать седьмого ноября в третьем пограничном районе сектора L-Z неожиданно объявили тревогу.

Сектор L-Z образует дугу, обращенную своей выпуклой частью к востоку. Третий пограничный район находился именно в этом месте. На флангах района располагались 178-я и 179-я заставы, а в глубине, примерно на середине хорды, стояло оборонительное сооружение «Мом-чил-2». Третий район представлял собой лесистую местность с множеством глубоких, заросших кустарником ложбин. Две из них находились на участке 178-й заставы, пересекали границу и полого спускались к юго-востоку. Эти две ложбины представляли собой естественный выход к юго-восточной низменности, геометрически замыкаемой линией границы.