— Не трудитесь, — сказал Аввакум. — У меня нет ничего общего с видными учеными.

— Ну и что же, — настаивал Асен. — На память.

Аввакум потянулся за ручкой, но впервые в жизни не нашел ее на обычном месте. Он удивленно пожал плечами и начал торопливо рыться по другим карманам.

— Не трудитесь, — сказал Асен. — Вот ваша ручка. Она самая? — Он рассмеялся, весело и добродушно.

Конечно, это была ручка Аввакума. Аввакум почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо, а затем его пробрала дрожь. Небесная синь, трава, прозрачный воздух — все сразу поблекло. Стиснув зубы, он смотрел перед собой, не вымолвив ни слова. Помолчав некоторое время, он усмехнулся и протянул Асену руку.

— Чистая работа, — сказал он, — поздравляю вас. Асен пожал руку и плутовато кивнул головой.

— Теперь мы квиты, — сказал он. — Вы поймали меня на двоюродном брате, неплохо прошлись насчет фокусов. А я отплатил вам ручкой. Мы с расчете, не так ли?

— Пока да, — ответил Аввакум.

— О, вы как будто намереваетесь продолжить игру? — удивился Асен.

— Почему бы и нет? — спросил Аввакум. — Это интересно. Кроме того, равный счет меня не устраивает. Ничья не в моем вкусе… А вы все таки прогуляйтесь немного по окрестностям, — добавил он.

— Непременно прогуляюсь, — согласился Асен. Так завершилась их первая стычка.

Пока Асен собирался в дорогу, с юго-запада надвинулись тучи и небо потемнело. Лохматая белесая мгла затянула горы, горизонт потонул во мраке. Пошел тихий, долгий весенний дождь. Земля около траншей размякла и превратилась в лужи жидкой грязи. В двух палатках открылась течь, а о кострах не могло быть и речи — ветер и дождь делали свое дело. Поэтому к вечеру все люди, кроме кладовщика, бай Ставри, взвалив на плечи пожитки, быстрым шагом направились к ближнему селению Славовцы, расположенному у подножия гор, в двух километрах от лагера. Для археологов и троих кинематографистов крестьяне постелили тюфяки в библиотеке читалишта[11], а рабочих устроили в школьном зале. Больше всех был тронут заботой и вниманием славовцев Асен. Чувствительный и экспансивный, он суетился и, сокрушенно качая головой, задумчиво приговаривал:

— Надо непременно отблагодарить этих людей. Они ничем нам не были обязаны, а проявили такое гостеприимство и чуткость. Приютили нас в культурном месте, пожалели наши городские бока, постелили толстые тюфяки, угостили в кооперативной корчме куриным супом и жареными бобами с перцем. И винца раздобыли. Правда, и харч и вино пошли за наш счет, но важно субъективное начало — люди по собственному желанию сделали все, чтобы нам было хорошо. Сразу видно, что кооперативное хозяйство здесь богатое и крестьяне живут зажиточно. Вы видели, как расстроился председатель, когда мы не согласились, чтобы он платил за вино? У него даже усы отвисли от огорчения. Уверяю вас, если мы сумеем отблагодарить их, то они вынесут нам на дорогу бутыли с вином и жареных поросят. Вы заметили, какое у них отменное вино? По-моему, оно ничуть не хуже чирпанского мозеля и по вкусу и по аромату. Разве вы не знаете, что у них свой винный погреб? Я думаю, что, если мы устроим им небольшое развлечение, например «Вечер культуры», они непременно пригласят нас, заглянуть в погребок. Имейте в виду, что дождь зарядил надолго. В наших интересах подружиться со здешними людьми и завоевать их сердца. Они того заслуживают. Хозяева они гостеприимные, с достатком и вполне стоят этого.

На следующее утро Асен, накинув клеенчатый плащ, исчез. Шел дождь, и горы по-прежнему были окутаны мглой.

К обеду он не появился в местной корчме и лишь к вечеру заглянул в библиотеку. Он был весь мокрый, в грязи, но глаза его горели.

— Надо отблагодарить людей, — снова начал он. — Ведь они ничем нам не обязаны, а встретили нас…

— До каких пор ты будешь надоедать, — оборвал его Аввакум, отшвырнув в сторону книгу. — Делай, что хочешь, только не нуди!

— Вот этого мне и надо! — весело рассмеялся Асен. — Я по глазам вижу, что вы согласны со мной, но страшно мучитесь оттого, что у вас нет идей. А у меня их столько, что хоть в амбар складывай. Коль вы облекаете меня своим доверием и даете мне «карт бланш», я тотчас же приступаю к действиям. Потому, что эти люди… — Он махнул рукой Аввакуму и расхохотался.

— Иди к черту! — тихо выругался Аввакум.

Дождь вконец испортил ему настроение.

Асен и к ужину не появился в корчме, а его постель всю ночь оставалась несмятой. На следующий день в обед Аввакум увидел его, слезающего с кооперативного грузовика. Очевидно, он ездил в город, потому что нес под мышками два больших зеркала без рам. Еще одно такое зеркало нес за ним его помощник — кинооператор.

— Оборудуем парикмахерскую, — подмигнул он Аввакуму. Аввакум промолчал.

Спустя некоторое время по радиосети объявили, что в восемь часов вечера в зале читалишта состоится концерт с «интересными аттракционами».

Занавес подняли лишь около девяти часов.

Сельские руководители задержались на заседании правления, и поэтому начало отложили. Они пришли возбужденные, шумно споря между собой, — им не удалось прийти к решению по последнему вопросу повестки дня. Разговор шел о бороновании озими. Одни были «за», а другие — «против». Оба лагеря продолжали спорить, даже когда подняли занавес и наиболее нетерпеливые из публики стали шикать на них.

Представление начал девичий хор читалишта. Девушки вышли в национальных одеждах, и маленькая сцена сразу расцвела, как цветник. Там были настурции, маки, ноготки, а кое-где и пышные розы. Конферансье, стройная девушка с русыми косами и блестящими глазами, объявила программу; дирижер, местный учитель пения, сдержанно взмахнул рукой, и концерт начался.

Хмурое лицо Аввакума стало проясняться. Чистая, незатейливая мелодия увлекла его в широкие, серебристые просторы, залитые мягким солнечным светом. Звенели бубенцы, певуче перекликались колокольчики; среди пологих зеленых холмов белели далекие стада. И над этим миром звуков и красок неслась песня свирели — то игривая, как поток, то мечтательная, как старая сказка о давно минувших временах.

Затем последовали сольные песни, дуэты, а самодеятельный танцевальный ансамбль лихо исполнил свадебное хоро.

Аввакум и его коллеги горячо аплодировали, но остальная публика не разделяла их восторга — исполнители были им хорошо знакомы, а часто повторяемый репертуар уже примелькался. Поэтому все затаили дыхание, когда на сцене появился Асен. В руке у него была потертая, с помятыми полями шляпа неопределенного серо-коричневого цвета, похожая на большой подгоревший блин. Асен повернул шляпу дном к публике и спросил:

— Есть ли что-нибудь внутри?

— Нет, — почти хором ответили пять-шесть голосов из задних рядов.

— Смотрите хорошенько, — посоветовал Асен.

Он встряхнул шляпу, натянул ее на локоть и снова повернул дном к публике.

— Есть что-нибудь внутри?

— Послушай, до каких пор ты будешь спрашивать? — сердито пробурчал из середины первого ряда бригадир полеводов Михал. Он был не в духе, потому что председатель запретил ему бороновать озимь.

— Весьма сожалею, — сказал Асен. — Зрение у вас неважное.

Он повернул шляпу дном книзу и вынул из нее вышитый женский платочек, головку лука и ручные часы с ремешком.

— Что я вам говорил? — обратился он к онемевшей публике. — Неважное у вас зрение! А еще сердитесь…

Зал загрохотал — люди кричали, топали, аплодировали.

— Бис! — вопил кто-то из задних рядов.

Бригадир первой полеводческой бригады смущенно улыбнулся и начал протирать глаза.

Занавес опустился, а когда снова поднялся, все увидели посреди сцены высокий круглый столик на трех ножках. Тотчас же появился Асен — он нес в руках довольно увесистый и объемистый сундучок. Поставив его на стол, он вздохнул с облегчением и отер лоб. Видимо, ноша была нелегкой.

Сам по себе сундучок не производил особого впечатления. Все видели, что он заперт на самую обыкновенную железную задвижку.