– Слушай дальше, – продолжает Сент-Клэр. – Когда тело кремировали, он сел. Нет, правда! Видимо, человек, который готовил тело, забыл подрезать сухожилия, и, когда труп загорелся, они ссохлись…

Я согласно киваю:

– Фууу, мерзость, но круто, конечно. Продолжай.

– … в этом и была причина того, что тело поднялось, однако… – Сент-Клэр торжествующе улыбается, – все обалдели, когда это увидели.

– И кто говорит, что история скучная?

Я улыбаюсь в ответ, и в этот миг все великолепно. Почти. До тех пор, пока мы не выходим за территорию Американской школы. Я впервые ухожу так далеко. Моя улыбка гаснет, и я возвращаюсь к своему обычному состоянию нервного возбуждения.

– Знаешь, спасибо тебе. Большинство пытаются заткнуть меня задолго до того, как… – Сент-Клэр замечает мое состояние и останавливается. – С тобой все хорошо?

– Я в порядке.

– Да? Тебе когда-нибудь говорили, что лгунья из тебя просто ужасная? Жуткая. Хуже некуда.

– Это просто… – неуверенно начинаю я.

– Да-а-а?

– Париж такой… чужой. – Я пытаюсь подобрать подходящее слово. – Пугающий.

– Да ну, – отмахивается Сент-Клэр.

– Тебе легко говорить.

Мы обходим интеллигентного джентльмена, наклонившегося к своему бассет-хаунду с отвисшим животом, чтобы взять его на руки.

Дедушка предупреждал, что на тротуарах Парижа легко можно вляпаться в собачьи испражнения, но пока что ничего подобного не случалось.

– У тебя была вся жизнь, чтобы знакомиться с Парижем, – продолжаю я. – Ты свободно говоришь по-французски, одеваешься как европеец…

– Пардон?

– Да брось. Элегантная одежда, отличная обувь.

Сент-Клэр поднимает левую ногу в потертом, громоздком ботинке:

– Типа того?

– Ну, нет. Но ты не носишь кроссовки. А я белая ворона. Я не знаю французский, боюсь метро и, наверное, должна была бы ходить на каблуках, но я их ненавижу…

– Я счастлив, что ты их не носишь, – прерывает меня Сент-Клэр. – Тогда ты была бы выше меня.

– Я и так выше.

– Ничего подобного.

– Брось. Я на три дюйма выше. Притом что ты в ботинках.

Парень толкает меня плечом, и я натянуто улыбаюсь.

– Расслабься, – говорит он. – Ты со мной. Я почти француз.

– Ты англичанин.

Он ухмыляется:

– Американец.

– Американец с английским акцентом. Разве это не повод для французов ненавидеть тебя вдвойне?

Сент-Клэр закатывает глаза:

– Пора тебе прекратить верить байкам и начать выстраивать собственное мнение.

– Это не байки.

– Правда? Тогда, пожалуйста, просвети меня. – Он кивает на девушку, идущую перед нами. Она треплется на французском по сотовому. – Что это у нее на ногах?

– Кроссовки, – мямлю я.

– Интересненько. А те джентльмены на другой стороне тротуара. Может, потрудишься объяснить, что это обул вон тот, слева? Что за странные штуковины?

Естественно, кроссовки.

– Но, эй! Видишь вон того парня? – Я киваю на мужчину в джинсовых шортах и футболке с надписью «Будвайзер». – Неужели это только мне бросается в глаза?

Сент-Клэр косится на незнакомца:

– Что именно? Облысение? Избыточный вес? Отсутствие вкуса?

– Американец.

Сент-Клэр картинно вздыхает:

– Честно, Анна, кончай с этим.

– Я не хочу никого оскорблять. Я слышала, французы очень обидчивые.

– Сейчас ты никого не оскорбляешь, кроме меня.

– А как насчет нее?

Я указываю на женщину средних лет в шортах цвета хаки и трикотажном топе со звездами и полосками. В поясной сумке у нее фотоаппарат. Она отчаянно спорит с мужчиной в панаме. Вероятно, с мужем.

– Как отвратительно.

– Я не про это. Неужели моя национальная принадлежность настолько же очевидна?

– Если учесть, что та тетка нацепила на себя американский флаг, я отважусь отрицательно ответить на твой вопрос. – Сент-Клэр прикусывает ноготь большого пальца. – Слушай. Кажется, я знаю, как решить твою проблему, но тебе придется подождать. Пообещай, что больше не станешь просить меня сравнивать тебя с пятидесятилетними тетками, и я обо всем позабочусь.

– Как? Позаботишься о чем? Сделаешь мне французский паспорт?

Парень фыркает:

– Я не говорил, что превращу тебя в француженку. – Я открываю рот, чтобы протестовать, но он тут же пресекает попытку: – По рукам?

– По рукам, – сконфуженно отвечаю я. Сюрпризы не моя стихия. – Надеюсь, это что-то хорошее.

– О, конечно.

Сент-Клэр выглядит таким самодовольным, что меня так и тянет сказать какую-нибудь пакость, и в этот момент я вдруг понимаю, что больше не вижу нашу школу.

Не могу поверить. Сент-Клэр полностью переключил мое внимание на себя. Некоторое время я еще жду появления болезненных симптомов, но ничего не происходит. Ноги готовы пуститься в пляс, а в животе порхают бабочки. Я счастлива, что наконец оказалась на воле!

– Итак, куда мы идем? – с энтузиазмом спрашиваю я. – К Сене? Я знаю, она где-то рядом. Посидим на берегу?

– Не скажу, – улыбается Сент-Клэр. – Просто идем.

Я покоряюсь. Да что со мной такое? Второй раз за минуту я позволяю этому парню управлять мной и держать в неизвестности.

– О! Ты должна это увидеть.

Он хватает меня за руку и тащит через улицу.

Водитель скутера рассерженно сигналит нам вслед, и я смеюсь:

– Постой, что…

И тут у меня перехватывает дыхание.

Мы стоим перед собором из соборов! Четыре толстые колонны поддерживают готический фасад, украшенный мощными статуями, окнами-розетками и причудливой резьбой. Тоненькая колокольня тянется к чернильному пространству ночного неба.

– Что это? – шепчу я. – Известное здание? Я о нем что-то знаю?

– Это моя церковь.

– Ты сюда ходишь? – Я удивлена: Сент-Клэр не похож на глубоковерующего человека.

– Нет.

Парень кивает на каменную табличку.

Я читаю:

– Сент-Этьен-дю-Мон. Ух ты! Святой Этьен.

Сент-Клэр улыбается:

– Я всегда испытывал некоторое чувство собственности по отношению к этому месту. Мама приводила меня сюда, когда я был еще совсем маленьким. Мы брали с собой ланч и ели прямо здесь, на ступенях. Иногда она брала альбом, рисовала голубей и такси.

– Твоя мать – иконописец?

– Нет, художница. Ее работа висит в нью-йоркском Музее современного искусства.

Парень говорит об этом с такой гордостью, что я поневоле вспоминаю слова Мередит о том, что Сент-Клэр восхищается Джошем за его исключительный художественный дар. И что отец Сент-Клэра владеет двумя картинными галереями. А еще Сент-Клэр будет ходить на уроки живописи в этом семестре. Я громко спрашиваю, уж не художник ли он сам.

Этьен пожимает плечами:

– Не совсем. Хотел бы я им быть. От мамы я унаследовал только художественное чутье, но не талант. Джош рисует намного лучше. Да и Рашми, если уж быть честным.

– Вы, наверное, очень близки с ней? С твоей мамой?

– Я ее люблю, – без тени подросткового смущения говорит парень.

Мы стоим перед воротами собора и смотрим наверх – все выше, выше и выше. Я вспоминаю, как мама каждый вечер садится за компьютер и заносит туда данные о каймановых черепахах. Только в Атланте сейчас еще не вечер. Возможно, в данный момент она затаривается в продуктовом магазине. Или едет на реку Чаттахучи. А может, смотрит «Империя наносит ответный удар» вместе с Шоном. Я понятия не имею, чем она занимается, и это меня тревожит.

Наконец Сент-Клэр нарушает тишину:

– Пора идти. Ты еще столько всего не видела.

Чем дальше мы углубляемся в центр города, тем больше вокруг народу. Сент-Клэр рассказывает, что его мама готовит на обед шоколадные блинчики, а на завтрак – кастрюлю пасты с тунцом. Что все комнаты в квартире она выкрасила в разные цвета радуги. Что она коллекционирует письма, где ее имя написано с ошибкой. И ничего не говорит об отце.

Мы проходим мимо очередного огромного строения, напоминающего развалины средневекового замка.

– Боже, здесь история просто повсюду, – восхищаюсь я. – Что это за место? Мы можем войти?