Словарный фонд древнерусского языка, особенно в его древнейшей части, изучен еще, к сожалению, далеко не удовлетворительно, отчего и переводы древнерусских памятников не всегда одинаковы и, очевидно, верны.
Это и понятно, поскольку до сих пор по лексике древнерусского языка лучшим пособием остается работа И. И. Срезневского[1], написанная более ста лет назад. Не вполне может заменить этот труд и издающийся сейчас академический "Словарь русского языка XI‑XVII вв.". Надо прибавить, что работа историков и лингвистов в области древнерусских памятников не всегда проходит координировано, что также дает известные негативные результаты. Историки, естественно, не могут подменить лингвистов, тогда как лингвисты нередко не учитывают чисто исторические аспекты, в том числе и отражение их в лексике древнерусских памятников[2].
В настоящей статье предпринята попытка исследовать один из любопытных терминов древнерусского языка — вежа (мн. число вежи). Обращение к нему не случайно. Во–первых, его уяснение важно для понимания некоторых аспектов генетических связей древнерусского языка с предшествующими ему языками, существовавшими на территории, где складывался древнерусский этнос. Во–вторых, обращение к данному термину вызвано тем, что он до сих пор удовлетворительно не объяснен. Речь идет и об этимологии слова вежа и о его реальном содержании в языке Древней Руси. Относительно первого можно сослаться на специальный труд, посвященный лексике Повести временных лет (далее: ПВЛ) А. С. Львова. Автор приводит несколько вариантов происхождения, по его мнению, термина вежа — от глагола "везу" (за А. Потебней), в связи с немецкими словами sweige, Schweige. Примечательно, что Львов почему‑то отвергает значение вежа как "башня", отмеченное у Срезневского, хотя простое обращение к лексике большинства современных славянских языков даст именно это значение[3].
Если говорить о переводе термина вежа, то сошлюсь на один пример. В русском переводе ПВЛ Д. С. Лихачева и Б. А. Романова 1950 г. вежи в г. Искоростень, упомянутые в связи с местью Ольги древлянам, переводятся как сараи[4], тогда как в указателе к изданию Лаврентьевской летописи в этом случае поясняется, что вежи Искоростеня — башни[5]. Именно с последним спорит и Львов, полагая, что в Искоростене башен, да еще во множественном числе, быть не могло[6].
Обратимся к самому предмету исследования и попытаемся уяснить, что же такое вежа — вежи в древнерусском языке. Заметим сразу, что большая часть использования термина вежи (во мн. ч.) в ПВЛ, а также в древних летописях, ее продолжениях, относится к кочевникам, преимущественно половцам, и традиционно переводится как шатры кочевников[7]. Лишь в некоторых, редких случаях термин имеет иное значение, о чем речь пойдет ниже.
Сначала, однако, попытаемся уяснить этимологию термина. Думается, нет никаких оснований связывать его с глаголом везу хотя бы потому, что основное значение термина вежа в славянских языках было, несомненно, башня, а по всей вероятности, и жилище. В этом значении слово вежа отмечено в современных украинском, белорусском, польском, чешском, словацком языках[8]. Из этого же следует, что термин вежа наличествовал еще в праславянском языке. И уже совсем нет оснований возводить слово вежа к лексике германских языков.
Но откуда же тогда и как попало в праславянский язык это слово? Здесь небесполезно обратиться к лексике иранских языков, бытовавших на юге нашей страны многие столетия до нашей эры и вплоть до периода образования Древнерусского государства. Ныне общепризнано, что восточноевропейские иранцы частично слились со славянами, а еще раньше взаимные контакты привели к отложению в славянском языке еще до его разделения на отдельные ветви значительной, иранской по происхождению лексики[9].
В Авесте — древнейшем письменном памятнике иранцев сохранилось название страны, где обитали иранские племена в древности. Эта страна в указанном памятнике названа айрианем ваеджо. В данном случае неважно, где она помещалась для авторов Авесты, но, несомненно, это древний термин, которым иранцы называли свою прародину[10]. Термин ваеджо переводят "простор, распространение"[11]. Вероятно, точнее было бы передать его как "территория, местность, где жили арии" (в данном случае иранцы).
Термин, кроме Авесты, нигде не употребляется. Исключение представляют составленные в период Сасанидов (III‑VII вв.) в Иране сочинения, где он используется в связи с упоминанием или комментированием частей Авесты. Но форма слова здесь иная, уже присущая не древним иранским, а среднеиранским языкам, к которым относился и среднеперсидский[12]. Здесь древняя ваеджо превратилась в ведж. Данное слово, очевидно, и стало предком древнерусского слова вежа. Фонетически обе формы совпадают, и это говорит о том, что заимствование славянами термина вежа произошло не из древних иранских языков, а из среднеиранских. Здесь, правда, мы встречаемся с известным затруднением. Дело в том, что если для иранских языков Средней Азии, Иранского нагорья деление на древние иранские и среднеиранские языки прослеживается четко, то этого нет для иранских языков, существовавших на юге Восточной Европы. Логично было бы скифский язык, синхронный древнеперсидскому и с известными оговорками авестийскому, отнести к древнеиранским, а сарматский, синхронный среднеперсидскому, парфянскому, согдийскому и др., — к среднеиранским. Между тем в новейших трудах лингвистов речь идет о единых скифско–сарматских наречиях, предках осетинского языка[13].
Разумеется, одна из причин в том, что мы крайне мало знаем о сарматском языке, но сама логика изучения тех же иранских языков по указанной выше схеме должна привести к выводу, что скифский язык, известный для VI‑IV вв. до н. э., — это древнеиранский язык, тогда как сарматский, бытовавший приблизительно с III в. до н. э. до IV в. н. э. (одним из его видов был аланский), — это язык среднеиранский[14]. Тогда форма вежа должна была произойти именно из него, и она могла войти в славянский, скорее всего, в первые века нашей эры, а возможно и позже, но в период существования единого праславянского языка, о распаде которого лингвисты говорят лишь к VIII в. Перейдем к анализу значений термина вежа в древнерусских памятниках. И начинать его лучше всего с названия хазарского города на Дону, который в ПВЛ называется Белая Вежа[15], а в византийских источниках он же именуется Саркел[16]. Последнее название, несомненно, хазарское, тогда как первое — его древнерусский перевод. Но нам известен и другой город с таким же названием, уже в Древней Руси. Он упоминается в Поучении Владимира Мономаха[17] в земле северян, юго–восточного славянского племени, которое наряду с полянами следует признать той частью славян, в формировании которых приняли участие древние иранские насельники нашего юга. И здесь речь идет не о переводе чужого названия, а о местном омониме. В обоих же случаях Вежа–крепость. Хазарское Саркел переводится как Белый Дом (иранское гил–дом[18]) или как Белая крепость (cap — тюркское "белый"). От крепости до башни, а это значение в славянских языках повсеместное и почти единственное (есть местные значения шатер, кибитка, балаган[19], сени — навес в сербохорватском[20]), совсем недалеко, хотя самое внимательное изучение памятников древнерусской литературы позволяет, помимо Белой Вежи, выявить там это слово со значением башня один–два раза. В первом случае это упомянутый рассказ об Искоростене. В ПВЛ сказано, что когда по приказу Ольги голуби и воробьи, присланные ей древлянами, были освобождены, то с привязанной и зажженной паклей они полетели в гнезда свои — голуби в голубятни, воробьи же под стрехи: "и тако възгарахуся голубьницы, ово клети, ово веже, ово ли одрины, и не бе двора идеже не горяше"[21].
