Грустно замечать недостатки родителей, это как смотреть внутрь себя. Они лежат там же и у вас, возможно немного глубже, возможно немного поверхностей но лежат. Родители Мила Джозеф и Клариса очень редко наведывались к сыну. Нет, они любили его всем своим естеством, просто разговор у них не получался. По каким причинам судить не мне.

Если подвести итоги, они будут очевидными и милыми. Понимание у них было, нужда в друг друге - нет.

Мил их любил, они, наверное, любили Мила.

 У Джозефа были черные волосы, и маленькая бородка которую он заплетал в косичку, тоже в небольшую. Он был не высоким, поэтому его жена Клариса не могла носить высокие каблуки когда они вместе собирались куда -нибудь сходить. Собственно, сам он никогда не комплексовал по поводу своего роста, веса, носа, штанов и ещё всякого дерьма о котором беспокоятся обычные люди. Клариса была также брюнеткой, волосы у неё были ровные, но она делала завитушки на кончиках, "аля-уменятакиеотрождения". Любила апельсины, Мила, мужа. Джозеф не любил апельсинов, любил правда Кларису, по поводу Мила впечатление у меня, автора, не сложилось. Отношение отца имело слабое убеждение в любви. Обнимал он принца редко, кричал часто, но по существу, выражаясь продвинутым сленгом, загонялся. После окончания школы, он дал направление сыну в университет, помог финансово, обустроил жильем. Возможно, как считал сам Мил, это было сделано лишь для того, что бы он со своими друзьями, теперь уже бывшими наркоманами не шлялся по дому и они не били посуду матери. Послушание радовало отца, но слушался Мил с умением. А именно, когда отец говорил не впускать никого в дом, он  устраивал тусовки на улице. Было тогда романтичное время, и небо было  романтично розовым. Когда куча девушек хорошей комплекции танцуют в твоем дворе ты начинаешь любить себя и свою жизнь. Тогда это радовало Мила и приводило в гнев отца. Сейчас бы все все изменилось, мнения поменялись бы, только вот как прежде уже никогда не будет, и тешить себя мыслями о прошлой радости - создавать печаль в душе.

Разнообразие царило в дому Мила. После того как обойти шкаф серебряного цвета, можно зайти в одну единственную жилую комнату в которой было все. Это были цветы, а конкретнее -  пионы. Цветы воодушевляют в человеке желание расти, желание любить и творить. Там был котик Найтмер, который повсюду оставлял свою несносную шерсть.  На полу, на холодном и потертом, лежала, пряча в себе таинство и совершенство, печатная машинка "Принцесса" черного цвета. Едва ли заметна она была вокруг всей этой вдохновленной черноты. Торчали только белые, как снежинки, буковки.

Комната была заполнена плакатами и вырезками из журналов, набросков стихов и прозы, ненужных, но все же оставленных себе на память. Под кроватью красовался ящик, в котором лежали 30 дневников Мила за всю жизнь, а в них, конечно же, и была - вся жизнь.

Выходить все же придется? Да, нужно как-нибудь вытаскивать задницу на улицу, вылазить с теплого одеяльца что является одной из причин тысячей самоубийств.

- Я поняла, ты ботаник и задрот, мне это нравится

- Люси, кажется, если я много читаю, я не ботаник, мне просто нужен человеческий голос рядом

- А как же я? Нет, ты ботаник, Мил. И это романтично. С такими есть о чем помолчать

- Единственное что у тебя получается лучшего всего, так это болтать

- Иногда я молчу Мил. Возможно я просто твой выдуманный голос

- Я как то слышал историю, о том, что Дьявол, принявший облик человека, явился на этот свет, и появлялся в жизни каждой женщины, совокупляясь с ней, и оставляя ей только грязную совесть и грязную пастель

- Ты не можешь быть дьяволом, ты не настолько красив

- Во мне что-то не так?

- Ты сам по себе, таким и будешь.

- Я люблю тебя

Ноги конечно держались, не так что бы заколочено на полу, не так что бы прилипнуть. Так что бы хвататься за воздух клонясь из одной стороны в другую. Идти было можно. От дома до работы оставалось 20 минут езды на машине, к которой притрагиваться не хотелось. А идти было в радость. Идешь себе, натыкаешься на прохожих, даже согреваешься, даешь всем понять что ты спешишь. Толкаешь их, так не вежливо, но и не со злостью. Извиняешься только перед особыми людьми, перед теми, кого уже выбрал в сознании. И никто на тебя не смотрит. А знаете что удивительно? Так это то, что ты можешь умирать, падая на тротуар, в любом приступе, и все будут к тебе бежать, спасать тебя, переживать, хвататься рукой за свой рот, сдерживая нервы. А вот если ты идешь , весь такой мрачный, грустный, и все смотрят на тебя с обычными взглядами, ничем не отличавшимися.  Знаете почему ? Потому что это принято, у нас в обществе принято быть грустным и мрачным

Никто не предвещал мне надежд, самобытность жизни шла своим ходом, вместе со мной шла моя тень. Её кровь текла по моим венам словно яд. Я чувствовал как теряю красоту, и цель. Целью был смысл. Смысл становился невидимой кожурой, и я тяжелел. Так не хотелось умирать, исправить свои ошибки, но понимая это, понимая свое прошлое, приходит осознание того факта, что даже вернув меня назад, едва ли появится шанс сделать по-другому. Люди, которые обходят меня, находят  меня странным. Надежды всегда рисуются в голове, и сами оттуда уходят, когда больше нет сил удерживать их. Они слишком недоверчивы, надежды слишком ранимы. Мне хотелось смотреть как гаснут звезды когда начинается день, но я не мог поднять голову. Я видел только стены, и людей вокруг. На потолке были пауки, на небе были звезды, а на мне была большая тугая веревка, что обмотанной вокруг шеи, не давала мне шанса правильно дышать. Важно сейчас отыскать свое дыхание, свой ритм и частоту. Услышать свой настоящий голос, убрать лживые ноты и запеть собой. Утро, кажется, возвращает надежду. Утро было моей любимой иллюзией.

Ты смотришь в окно и думаешь что может быть сегодня я встречу кого-нибудь особенного.  Эх, если бы только я мог поднять голову. Мил, ты сам себя перестаешь понимать. Одно решение ты уже сделал - помочь девушке. Второе придет на следующей неделе. Будем верить, что оно будет таким же возвышенным. Он одел маску, взял пистолет, выбил окно в больницу. Стараясь тихой украдкой пронестись мимо охранника он запнулся и по привычке сказал свое тихое : **** я.

Никто ничего не услышал, и впредь сам Мил. Луна освещала комнату через разбитое окно, явственно голубым оттенком озарялись предметы внутри. Он открывал ящики, один за другим, пересматривал тумбочки, насвистывая. Наконец-то.. - прозвучало неслышным голосом. Он достал лечащую карточку Лионова, рыская ещё, он нашел пару бумажек и блокнот в том же месте. Прихватив все это с собой, он выбрался из комнаты и пошел в кафетерий "Диана". Его шаг был скорым, торопящимся, дрожащим от ожидания. Усевшись за один из синих столиков, он начал читать. Вся эта информация, исходящая от листков в процессе чтения была ненужной, она была только предварительной целью до той яркой печатной строки - Лечащий врач - Петр Лионов. Мил отвел глаза, похмурился, несколько секунд по шлялся головой в облаках, а потом снова прочитал - Мил Фисеж. Голубая змея, прежде обнимавшая его за шею в образе Найтмера, сейчас спустилась в самую глубь его естества и шипела. "Шшш" - говорила змея. "Хватит выдумывать, Мииииил. Миииил, проснись. Мииил"