Ещё Мишель де Монтень полагал, что если учителя будут просвещать своих многочисленных учеников, не обращая внимание на различие их способностей и характеров, то не удивительно, что среди огромной толпы детей найдётся всего два или три ребёнка, которые извлекут настоящую пользу из подобного преподавания. Люди отличаются друг от друга и способностями и склонностями. Их следует вести к благу различными путями, исходя из их нрава. Оба иезуита любили прославленные монтеневские 'Опыты' и никогда не гнушались его советами. Впрочем, оба были реалистами. Первая проблема воспитания - научить детей вести себя в приличном обществе. Вторая, увы, куда более сложная, - найти им это приличное общество во время всеобщего оскудения. Поэтому отцы-иезуиты формировали самый живучий и приспособленный к перипетиям бытия тип человека - выживающий в любых условиях, устойчивый и неколебимый. В какое бы общество ни попал их выкормыш - он либо легко приспосабливался, либо изменял само общество.
Воспитанникам никогда не говорили, что они созданы для счастья. Внушающий детям подобное, по мнению отцов-иезуитов, заслуживал, как 'соблазнитель малых сих' только жернова на шею. Ничтожество, озабоченное своим мелким счастьем, бесполезно для Бога и обременительно для ближних. Первый же жизненный удар валит воспитанного в чаянии счастья на землю, порождая кощунственный ропот на Господа, тоскливые жалобы на судьбу и ничем не оправданные укоры ближним.
Эти люди - балласт человечества.
Иезуиты готовили Христовых воинов, ходивших перед Богом и отвращавшихся от похотей плоти, учили отказу от собственной воли и собственных желаний. Мнение света не понимало этого, и часто вопило об унижении человека в подобном умалении. Глупцы не постигали, что смирение - величайшая и мощнейшая из защит человеческих, которой мудрый учитель может наделить ученика. Как унизить того, кто ничто для себя не считает унижением, как обидеть того, кто считает себя достойным плети? Чем задеть того, кто единственно значимым считает Господа? Ценности питомцев иезуитов были недостижимы для задевающих их, ибо Бог поругаем не бывает. Они считали любое несчастье вразумлением себе, наказанием за собственные грехи или испытанием своей прочности и верности Богу.
Эти люди не ломались никогда.
Глава 2. Бастарды и психи.
Глава, в которой ученики отца Дюрана и отца Горация
начинают прикладывать принципы учителей
к своему бытию.
Августин считал веру непременным условием всякого познания, она, по мнению отцов-иезуитов, обостряла интеллект. Создатель ордена Игнатий Лойола ощутил Бога как Творца и Господина Вселенной, как высшее благо и единственную абсолютную реальность. Весь остальной мир реален лишь как причастный к Богу. С помощью веры человек усматривает присутствие Бога во всех событиях человеческой истории и в своем повседневном духовном опыте. Прямым следствием этих тезисов святого Игнатия являлась способность его учеников неустанно удивляться таинственному величию мира и избегать опасности отвлеченной эрудиции и сухого интеллектуализма, подстерегающей многих молодых людей, взыскующих знаний.
С другой стороны, поскольку сам человек сотворен по образу Божьему и является средоточием его любви, нужно как можно полнее развивать дарованные тебе свыше способности. 'Cura personalis', 'забота о личности' стала основополагающим тезисом иезуитской педагогики, и учебные программы адаптировались к интеллектуальным и душевным особенностям каждого воспитанника. Во главу угла ставилась личность, при этом каждый учащийся в меру своих сил должен стремиться к максимальному совершенству - excellence - своей личности, дарований и всей жизни.
...Вернувшись из Дижона, где он провёл у бабушки каникулы, Мишель Дюпон заболел бургундской кухней, дивными соусами 'ла-бургиньон', приготовленными в красном винном соусе с луком, грибами и салом. Классические бургундские блюда - курица в вине, местные сардельки 'шабли', улитки по-бургундски, которые его бабуля несколько часов тушила в белом вине с овощами и специями, маленькие козьи сырки из Макона, говяжье рагу по-бургундски в соусе из красного вина и фондю, домашняя птица 'пусин' из Бресса, знаменитое 'пуле Гастон Жерар' - жареный цыпленок в соусе из сыра грюйер, белого вина и горчицы, покорили его сердце.
Первоклассная местная ветчина с петрушкой, рыбный суп 'пошуз' с луком, маслом, чесноком, салом и белым вином, заячье жаркое 'рабле-де-ливр-ла-пирон', сосиски с горчицей из Франш-Конте, а также знаменитая говядина 'шароле' - заставляли его с тоской считать дни, оставшиеся до конца вакаций. И только решение непременно не только перенести в коллегию все рецепты, записанные с бабушкиных слов и почерпнутые из наблюдений за их приготовлением, а также - кое-что и усовершенствовать, заставили Мишеля смириться с возвращением.
Мадам Анриэтта Дюпон ликовала, видя неподдельный интерес внука к делу деда, державшего когда-то лучший ресторан в Дижоне. Мсье Жан Дюпон, отец Мишеля, помалкивал. Он теперь постоянно помалкивал. По мнению его матери, мадам Анриетты, которое она открыто высказывала, он был позором рода, поруганием её седин и оскорблением фамилии Дюпонов, человеком, лишенным вкуса и понимания, не могущим отличить плавленый сыр канкуайот от мондора, путавший анисовую настойку из Флавиньи с дижонским ликёром из черной смородины, одним словом - ничтожеством. Единственное, что, по мнению мадам Дюпон, сумел в жизни этот обормот и шалопай, предавший семейные традиции поруганию и бесчестью, - это сделать сына, который, дай Бог, снова поднимет честь рода Дюпонов на недосягаемую высоту.
Здесь она обжигала Жана Дюпона таким взглядом, что он опускал глаза и бледнел.
Мсье Жан Дюпон был весьма крупным чиновником, судьей и членом муниципалитета. Человек весьма одарённый, он был прекрасно образован, его речи на городских собраниях были блестящи, а судебные решения - продуманы и справедливы. Но абсолютная неспособность к кулинарии в глазах его матери обесценивала любые его заслуги. Бездарь. Но этим ущербность мсье Жана не исчерпывалась. Водились за ним и другие грехи, о которых его мать предпочитала не говорить вслух, но о которых прекрасно помнила.
Внучек же, сокровище, радовал бабулю до слёз умиления. Он моментально понимал принципы приготовления любых блюд, вычленял ингредиенты, усваивал последовательность фаз готовки, был поэтом гастрономии. Бабуля усиленно потчевала его изысками, проверяя его вкус - и он ни разу не разочаровал её. Слава небесам! Господь сжалился над родом Дюпонов!
При этом любой, кто присмотрелся бы к отношениям в этой семье, был бы удивлен одним странным обстоятельством - трепетной взаимной любовью бабушки и внука, и весьма неестественными, загадочными отношениями отца и сына. Фамильное сходство между ними было более чем заметным. Все, кто хоть раз видели Мишеля и знали его отца, неизменно спрашивали, не Дюпон ли он? Мишель кивал, опуская глаза. При этом он, хоть и относился к отцу с подчеркнутым уважением, никогда не был откровенен с ним. Отец тоже был отстранен от сына, и хотя их взаимная отчужденность тяготила Жана Дюпона - преодолеть её он был не в силах.
Мадам Анриэтту Мишель звал бабулей, но Жана Дюпона - 'мсье'.
Дело в том, что в метрических книгах Дижона маленький Мишель был записан под другой фамилией, ибо его отец никогда не состоял в браке с его матерью. Это обстоятельство, когда Мишель вспоминал о нём, заставляло его сжимать зубы. Мадам Дюпон, зная о бастарде своего сынка, бесконечной гульбой и блудными разгулами в юности успевшего порядком раздражить её, потребовала от Жана жениться на матери Мишеля, от чего тот отказался наотрез. Мадам Анриетта настаивала, - но мсье Жан дал ей весьма ясно понять, что не собирался и не собирается давать выблядку свое имя.
В восемь лет мальчик осиротел, был помещён в приют, и Бог весть, какое будущее ждало бы сироту, но через два года в его жизнь впервые вмешался Божий Промысел, причём так тонко и неощутимо, что мало кто что понял. Бесконечные амурные похождения и любовные авантюры, к которым был столь привержен в своё время мсье Жан, неожиданно надломили его организм, причём слухи ходили самые разные... Теперь оказалось, что женитьба на приличной и состоятельной девице, давно присмотренной мсье Дюпоном, стала просто невозможной. Перспектива одиночества и бездетной старости замаячила перед сорокапятилетним Жаном Дюпоном во всей своей безотрадности. Мать заметила перепад в настроении своего беспутного сынка, ставшего по два раза на дню прикладываться к бутылке и остающегося по вечерам дома, и сделала правильные выводы.
