Мария Палецкая медленно перевела взгляд на Аристарха Сабурова.
-Мне этот Сабуров подозрителен. Он говорил с Лидией в зале. И с Нинкой болтал. Впрочем, навязчивым не показался...
Корвин-Коссаковский тоже это заметил. В присутствии женщин вокруг Сабурова, казалось, сгущался воздух, и пульсировали какие-то непонятные токи гипнотического очарования, взгляд его завораживал и околдовывал, голос, как дудочка гамельнского крысолова, покорял и увлекал в неведомую бездну. Но сам он в круговороте этого мистического приворота казался отстраненным монахом, молчаливым отшельником.
-Нет, ты только посмотри! - Корвин-Коссаковский удивленно обернулся за гневным взглядом сестры, но ничего не увидел. Бал заканчивался, гости расходились. - Ох, святая простота, - бросила княгиня, заметив недоумение брата, - веер, веер! - Княгиня Палецкая была взбешена напоследок замеченным ею непотребным обстоятельством: Лидия Черевина, зажав свой веер в правой руке, прикрывала им ладонь левой, а Нина, стоя неподалеку, тоже играла веером, грациозно открывая и закрывая его.
-Да что случилось-то? - удивленно поинтересовался Корвин-Коссаковский.
-Ты что, идиот? Молодым не был?
О! Корвин-Коссаковский закусил губу. Действительно, идиот. Он просто забыл, что веер служил не только для свежего дуновения на разгоряченное танцами лицо дамы, но и в качестве языка общения девиц с молодыми людьми. Сам он когда-то знал его, да за давностью лет успел запамятовать всю эту любовную чепуху.
-И что они этим хотели сказать и кому?
- Кому - не видела, но там стояли четверо - и этот Сабуров среди них. Одна говорила - "сохрани эту тайну", другая - "твои желания будут исполнены"
-О, мой Бог, уследишь тут... - Корвин-Коссаковский вспомнил юность и вздохнул. Да, молодежь изобретательна и находчива, в извечном стремлении полов друг к другу они, конечно же, легко одурачат умную, но неповоротливую зрелость, которой даже в голову не придёт обратить внимание на взмах веера или перчаток. Ох, быть беде... - А где Ирина?
-В отличие от тебя, братец, мой муж не забыл молодости, - ядовито прошипела Мария, - вон они стоят у входа.
Точно, у арки, ведущей к выходу, стояли князь Палецкий и его дочь Ирина. В руке князя был зажат веер дочери, рядом стоял Андрей Нирод и Петр Старостин. Все, похоже, прощались, князь любезно кивал молодым людям, что-то объясняя, его дочь молчала, опустив глаза в пол.
Корвин-Коссаковский тяжело вздохнул, сестра же прошептала.
-Мне кажется, это Сабуров. Я, кстати, как его увидела... Тебе-то я поверила, да не совсем... А тут сердце заныло. Красавец писаный, как с картинки, и не живой какой-то... Упырь.
-Не доказано, - механически поправил Корвин-Коссаковский.
Но на самом деле Критский и Сабуров, что скрывать, сразу привлекли его внимание - именно красотой. Слишком красивы были огромные и страстные глаза Критского, слишком чиста матовая кожа Сабурова, слишком уж хорошо они танцевали. Сейчас Критский стоял у окна и смотрел в ночь, сжимая в руках пару лайковых перчаток, казался задумчивым и немного печальным. Он тихо говорил Протасову-Бахметьеву о какой-то картине:
- Мне кажется, это не подлинник, Михаил. По картине можно нарисовать портрет живописца. Беллини написал множество мадонн, очень простых, не печальных и не улыбающихся, погруженных в ровную задумчивость. Это созерцательные и тихие души - и не таков ли был сам художник? Никто другой не умел так соединять все помыслы зрителя на какой-то неопределенной сосредоточенности, приводить его к самозабвенному и беспредметному созерцанию. Это созерцание бесстрастно и бесцельно. Или, вернее, цель его неизвестна, и оно само становится высочайшей целью искусства. Но это полотно... оно суетно, Михаил. Это не Беллини.
Корвин-Коссаковский вспомнил, что Критский протанцевал с девицами только по разу, потом уединился в курительной, вышел к ужину, но не пытался занять место рядом с Черевиными, напротив - сел рядом с Протасовым-Бахметьевым, сам ни с кем не разговаривал, смеялся мало, на девиц и глаз-то особо не поднимал. Сабуров был куда разговорчивее, но тоже не лез на рожон.
Но толку-то? Чем меньше эти красавцы старались привлечь к себе внимание, чем скромнее держались - тем с большим восхищением поглядывали на них девицы, к концу вечера уже буквально не спускавшие с обоих глаз. Корвин-Коссаковский слышал, как восторженно они перешептывались, обсуждая их манеры и лица. Бог весть откуда узнанные Лизой Любомирской сведения о богатстве молодых людей и вовсе вскружили им головы.
Арсений слышал их перешептывания и тяжело вздыхал. Он понял, что теперь не миновать главного - и самого сложного. Разговора с племянницами. Логика диктовала только одно: рассказать всё девушкам, предостеречь их от дурных знакомств. До этого он действовал, в принципе, как обычный полицейский: просто шёл по следам, которые находил, выискивал улики, проверял и сопоставлял показания. И они привели его к уверенности в том, что он и без того прекрасно понимал: видение Бартенева не было галлюцинацией, не было и сном.
Но, увы. Племянниц Корвин-Коссаковский знал не хуже сестрицы: не очень умные, неосторожные, склонные к поступкам шальным и опрометчивым, они не прислушаются к его словам. Они просто не поверят ему. Иногда правда бывает неправдоподобней любой лжи: ведь даже Мария усомнилась в его словах. Стало быть, нужно придумать нечто такое, что заставит девиц самих шарахаться от этих кавалеров. Но что, а главное-то, от кого шарахаться?
Тут его мысли были прерваны: подошёл Бартенев, которого Корвин-Коссаковский обещал отвести к нему на Английский проспект. Арсений проводил сестру с девицами и зятя, с которым попрощался на три недели, ибо тот собирался на следующий день в инспекционную поездку в Москву, распрощался и с хозяйкой бала, и они вдвоём с Порфирием, погрузившись в экипаж, поехали по ночным улицам.
Некоторое время оба молчали, но потом Бартенев заговорил.
-Что ты собираешься делать?
-Я? Завтра приеду к сестре - попытаюсь поговорить с Ниной и Лидией.
-И чего скажешь?
-Пока сам не знаю, - вздохнул Корвин-Коссаковский, - в правду-то никто не поверит, но скажу, что они опасные преступники в розыске или известные соблазнители...
Бартенев промолчал, просто бросив на друга невеселый взгляд.
-Сестра подозревает Сабурова, я - скорее Критского, а ты? - Корвин-Коссаковский задал этот вопрос просто, чтобы отвлечься от тягостных дум.
-Не знаю. Этот Критский один уехал в роскошной карете, я следил за ним, - ответил Бартенев, глядя в окно, где на набережной мимо пробегали фонари, - два лакея на запятках, лошади - лучших кровей. А что до девиц... - Порфирий низко опустил голову, стараясь не встретиться взглядом с другом, - побереги их.
-В смысле? - Корвин-Коссаковский растерялся.
-Сами они себя не уберегут.
-А... да. - Арсению было тошно. Он заметил то же, что и Порфирий: девицы были легкомысленны, - точь-в-точь как их мать. Они жадно ловили страстные мужские взгляды, явно чувствовали себя желанными и отчаянно кокетничали.
Что ж, желание нравиться рождается у женщин прежде желания любить...
Сам Корвин-Коссаковский на балу пытался посмотреть на племянниц отчуждённым взглядом мужчины - и ужаснулся. Это были именно те пустые существа, которых похотливое мужское желание безошибочно вычленит как легкую добычу. С ними не о чем было говорить, ничтожность жизненного опыта не позволяла им разобраться в том, кто перед ними, отсутствие нравственных устоев и умения думать делало их совершенно беззащитными перед любым соблазнителем, низменность вкусов и притязаний позволяла почти любому светскому вертопраху с легкостью покорить их.
Кого винить? Как удивительно - ведь потеряны были всего несколько лет взросления, всего несколько лет, пока их мать, поглощенная своими истериками и видениями, и отец, пустой и суетный, проводили время в праздности. Впрочем, занимайся они дочерьми - они, возможно, воспитали бы нечто и вовсе непотребное. Это казалось Арсению непонятным. Он не видел вины девочек в том, что они родились не в лучшей семье, но при этом - не видел и выхода из ситуации... Минутами недоумевал. Недостаток ума и жизненного опыта - не греховны, но, увы, пагубны. И что делать?
