В 1863 году люстра была заменена на новую, шестиметрового диаметра, дошедшую до нас, с 408 газовыми рожками и уже с 13 тысячами хрустальных подвесок. В 1893 году газ был заменен электролампами накаливания, а люстра осталась прежней.

Сцена театра Кавоса также отличалась от прежней своей вместительностью, хотя и уступала по размерам некоторым итальянским театрам. Вся механическая часть сцены, как-то: лестницы, подъемные полы, люки, машины и прочие приспособления — была устроена опытным машинистом Ф. Вальцем, отцом столь памятного в летописи театра декоратора и машиниста К. Вальца. В дальнейшем сцена постоянно механизировалась, ручной труд заменялся машинным.

Вот таким, уже не Большим Петровским, а просто Большим театром, здание было совершенно готово к лету 1856 года и открыто 20 августа оперой В. Беллини «Пуритане», прошедшей с огромным успехом.

Здание Большого театра, за исключением небольших переделок и с привнесением современной технической модернизации, сохранилось до наших дней. Правда, небольшие пожары случались еще не раз, например 27 декабря 1874 года во время антракта балета «Кащей», но без особого ущерба быстро ликвидировались.

В 1893 году было обращено внимание на значительные трещины в наружных и внутренних стенах здания театра. Причиной этого явилось постепенное загнивание деревянных свай, на которых были возведены стены, а также понижение уровня грунтовых вод, происшедшее вследствие заключения Неглинки в трубу и устройства водопроводных и канализационных линий.

Тогда же архитектором Э. Гернетом была сделана пристройка со стороны заднего фасада театра, и портик его оказался внутри здания. Сооружение пристройки было вызвано отсутствием элементарно необходимых помещений закулисной части. Однако эта пристройка лишь ухудшила архитектуру здания и очень незначительно улучшила условия работы артистов и технического персонала.

Первый капитальный ремонт театра прошел весной 1895 года: он был вызван осадкой здания и продолжавшимися появляться в его стенах трещинами. Под часть наружных стен был подведен каменный фундамент.

За период с 1898 по 1920 год никаких больших работ по зданию не проводилось, хотя появление трещин в стенах кольцевых коридоров и сводах продолжалось с нарастающей силой и быстротой.

В 1902 году во время спектакля произошла осадка стены зрительного зала, заклинившая все выходные двери лож средней части. Чтобы выйти из зала, публика вынуждена была перелезать через барьеры соседних лож, ближайших к сцене.

Однако в дореволюционный период работы по реставрации и ремонту здания Большого театра не проводились, и оно пришло в катастрофическое состояние.

Последний спектакль императорского Большого театра был дан 28 февраля 1917 года. 2 марта в расписании театра появилась запись: «Бескровная революция. Спектакля нет».

Императорские театры прекратили свое существование. Через несколько дней полного неведения было объявлено об открытии Государственного Большого театра, которое состоялось 13 марта и завершилось торжественным апофеозом «Освобождение России».

Вновь спектакли были прерваны октябрьскими событиями. Последний спектакль — опера «Лакме» — прошел 27 октября. Театры Москвы закрылись: вооруженное восстание охватило город.

8(21) ноября собрание коллектива Большого театра приняло резолюцию об открытии первого сезона после Октябрьской революции: 21 ноября (4 декабря) под управлением Вячеслава Сука пошла опера Д. Верди «Аида», где партию Аиды пела Ксения Держинская, а 3(16) декабря состоялась первая премьера нового сезона — опера К. Сен-Санса «Самсон и Далила» с участием Игнацы Дыгаса и Надежды Обуховой в главных партиях. За весь сезон было дано 170 спектаклей.

В театре появился новый зритель — рабочие и солдаты, которые в прежнюю пору могли рассчитывать разве что на места верхнего яруса. Начиная с сезона 1919— 1920 года в Большом театре стала функционировать специальная комиссия по распространению дешевых билетов среди красноармейцев, рабочих, учащихся. Этот же состав зрителей получил преимущественное право приобретения и более дорогих билетов.

Из распоряжения народного комиссара просвещения А. В. Луначарского от 7 декабря 1919 года: «От сего числа впредь именовать театры: Мариинский, Александринский, Михайловский в Петрограде и Большой и Малый в Москве «Государственными академическими ассоциированными театрами», а театр Художественный «Художественным академическим».

Судьба Большого театра в течение ряда лет была предметом обсуждения. Одни верили в то, что со временем театр станет музыкальным центром нового социалистического искусства. Другие считали невозможным преобразование театра на новых основах, не видели перспектив его развития. Временами вопрос о существовании театра вставал настолько остро, что высказывались предложения не только о его закрытии, но и об уничтожении самого здания как цитадели «косного и мертвящего» академизма. Управляющий московскими театрами комиссар государственных театров Е. К. Малиновская вспоминала: «В первые месяцы после Октября на совещании из крупнейших театральных и музыкальных деятелей и представителей рабочих, созванном мною для решения вопроса, что делать с гостеатрами, Ф. Ф. Комиссаржевский советовал подложить бомбы и взорвать Большой театр. Но, как остальные участники совещания, так и нарком по просвещению, нашли  недопустимым  прибегнуть  к  такой  радикальной мере...»

В начале 1918 года состоялось совещание по вопросу управления московскими театрами, на котором был поставлен вопрос о реорганизации управления театром, о сохранении его труппы. Большой театр управлялся в то время Временным советом, избранным в январе 1918 года. Затем в театре был избран Большой совет, который, однако, сделав ряд практических шагов в административном отношении, не смог преодолеть трудностей творческого характера и распоряжением А. В. Луначарского в Большом театре, как и во всех государственных театрах, была создана директория.

12 декабря 1919 года состоялось заседание Совнаркома с рассмотрением вопроса «О закрытии театров в городе Москве в связи с топливным кризисом». Из воспоминаний П. Лепешинского:

«...Подползла проклятая зима 1919 г. Повсюду толки в Москве о топливном кризисе, о сыпняках... В зале большого Совнаркома царит тягостное настроение. Среди всеобщей унылой тишины представитель Малого Совнаркома т. Галкин делает доклад относительно спорного, не вызвавшего полного единогласия в Малом Совнаркоме вопроса об отоплении государственных театров... Он не скупится на жесткие, суровые слова, характеризуя московские центры сценического искусства как ненужные сейчас для рабоче-крестьянской республики. Чьи эстетические интересы и до сих пор обслуживают наши театры? Во всяком случае, не трудового народа... Все те же буржуазные оперы: «Кармен», «Травиата», «Евгений Онегин» и т. п. вещи. Ничего для народа, ничего для рабочих, ничего для красноармейцев. Уж лучше бы подмостки Большого театра были использованы для целей агитации и пропаганды... И хватит ли у нас решимости позволить бросать драгоценное топливо в прожорливые печи московских государственных театров для щекотанья нервов буржуазных барынь в бриллиантах, в то время лишняя отапливаемая этими дровами баня, быть может, спасет сотни рабочих от болезни и смерти...

«Ой, прихлопнут театры»,— сжалось при этом мое сердце. Тов. Галкин умолк. А. В. Луначарского нет в зале (он бы, конечно, горячо вступился за свое детище), и ответное слово берет лишь один представитель театров, никому не импонирующий своей бесцветной казенной речью. Судьба театра, видимо, предрешена.

Владимир Ильич ставит вопрос па голосование. И только лишь как бы мимоходом, в форме маленького нотабене, бросает перед голосованием две-три фразы.

— Мне только кажется,— говорит он, сверкнув своими смеющимися глазами,— что т. Галкин имеет несколько наивное представление о роли и назначении театра. Театр нужен не столько для пропаганды, сколько для отдыха работников от повседневной работы. И наследство от буржуазного искусства нам еще рано сдавать в архив... Итак, кто за предложение т. Галкина, прошу поднять руки.