Сочувствуя любимому мужчине, она не видела для себя иного пути.

Стараясь восстановить его доброе самочувствие, она прибегала к разного рода уловкам и коварству, свойственным женскому сердцу. Когда они ездили по лесу на прекрасных конях Фрэнсиса Блэра, она предлагала поехать наперегонки и восхищалась его красивой посадкой. Сидя перед камином, где плясали яркие языки пламени, она вспоминала часы и эпизоды, доставившие ему наибольшую радость в годы их совместной жизни. Стараясь разбудить его гордость за сделанное им, она показала коллекцию почестей, присланных ему в его отсутствие: медаль основателей Национального географического общества Лондона, золотую медаль от барона Гумбольдта, дарованную прусским правительством за его вклад в науку. Она читала ему статьи из журналов «Сезерн литерари мессенджер», «Электрик ревью» и «Демократик ревью», где утверждалось, что имя Фремонта стало бессмертным, а его достижения — крупнее, чем достижения Льюиса и Кларка, что он должен получить, как получили они, большие земельные участки и двойную оплату. Она листала страницы своей записной книжки, где были вклеены вырезки из газет и журналов Британии и Европы, сообщавших о его свершениях. Она соглашалась с его доводами, даже когда не могла уследить за ходом его мыслей, разыгрывала роль соблазнительницы, надевая самые красивые наряды, пользуясь самыми изысканными духами, бесстыдно побуждая его к плотской любви, которая всегда была такой сильной и притягательной между ними.

Иногда ей казалось, что она делает успехи: в его высказываниях мелькал юмор, но успехи были слабыми, и очень скоро он возвращался на круги своя: переоценивал свое значение, утверждал, будто все его поступки правильны, что в трудных условиях он не сделал ни одной ошибки; у него пропадали симпатия и терпимость в отношении своих противников, и одновременно он обвинял их в отсутствии симпатии и терпимости к себе самому, отказывался признать свою порывистость, раздражительность, когда наталкивался на ограничения, свою склонность действовать на свой страх и риск.

Когда все показалось безнадежным, — несмотря на ее тонкую игру, он так и не усвоил, каким должен быть правильный подход, — Джесси разыграла мелодраматическую сцену, безутешно рыдая, показывая себя слабой и напуганной. Ей не пришлось паясничать, ибо в глубине души она действительно чувствовала себя слабой и напуганной.

Наконец-то пристыженный, понявший, каким мучениям он ее подвергает, Джон обнял ее и поцелуями высушил слезы.

— Не плачь, родная, — прошептал он, — не так все плохо. Мы выкарабкаемся, я добьюсь победы, не тревожься об этом.

Однажды вечером к концу второй недели, когда оставалось всего несколько часов пребывания на их счастливом острове в океане неприятностей, они оседлали лошадей и поехали в Академию мисс Инглиш. Светила полная луна, заливая окружающий ландшафт серебристо-белым светом. Они привязали лошадей к шелковице и стояли, держась за руки, всматриваясь в окно комнаты, где когда-то жила Джесси.

— Помнишь, как ты спрятал свое первое письмо в корзину для белья?

— Помню.

— Что бы ты сделал, если бы мамми не пришла в нужный момент с чистым бельем?

— Я завернул бы в письмо камешек и бросил в твое окно. Я был безответственным молодым человеком, мисс Джесси! Я обречен преследовать тебя и бросать камни в твое окно до моих восьмидесяти лет.

— Как мило. Подумай о том, что я достаточно ловка, чтобы не терять приобретенного. Можешь ли ты влезть на шелковицу, не порвав свои красивые бриджи?

Не дожидаясь ответа, она подтянулась за сук и быстро взобралась по знакомым ветвям, уселась на их сплетение, где она и Джон впервые говорили как влюбленные. Через мгновение она заметила голову в ветвях. Лунный свет посеребрил его волосы. Она живо представила, каким он будет через тридцать лет, когда волосы и борода станут совсем седыми. Он подтянулся и сел рядом с ней. Она заговорила, стараясь, чтобы он вспомнил прошлое:

— Сегодня утром я получила восхитительно приятную новость, лейтенант Фремонт: моя подруга Гарриет Уильямс выходит замуж за графа Бодиско. Придете ли вы на свадьбу?

— Но у меня нет приглашения.

— Когда я обнаружила в бельевой корзине вашу записку, я как раз писала Гарриет, Я попрошу ее, чтобы граф прислал вам приглашение. Любите ли вы танцевать, лейтенант Фремонт?

Он обнял ее, приподнял и притянул к себе так, что ее щека прижалась к его и их губы соприкоснулись.

— Ах, Джесси, — прошептал он, — хороший брак — это действительно чудо.

В день ожидавшегося возвращения отца из Сент-Луиса Джесси надела новое домашнее платье с небольшим кружевным воротником и спустилась в нижнюю гостиную. Шел час за часом, а сенатор Бентон не появлялся. Наконец она увидела его большую фигуру. Он шагал по Си-стрит от Пенсильвания-авеню быстро и уверенно. По его манерам она могла сказать, что он возвращался с хорошими известиями. Первое, что он сказал, по-медвежьи прижав ее к себе:

— Я был в военном департаменте. Суд перенесен в Арсенал в Вашингтоне. Я доказал им, в каком гнусном виде предстанет перед общественностью правительство, протащившее человека от Тихого до Атлантического океана ради закрытого процесса. Теперь я смогу сам присутствовать на суде.

Она облегченно вздохнула и, поцеловав отца в щеку, заметила, что ему следует побриться, а затем сказала:

— Пока хорошо. Теперь нужно сделать еще одно дело.

— Какое?

— Совсем отменить военно-полевой суд. Полковник Фремонт действовал на основании секретных приказов президента Полка. По какой другой причине Монтгомери, капитан парохода «Портсмут», предоставил бы ему деньги, снаряжение, медикаменты для боевых действий в Калифорнии, а консул Ларкин и Лейдесдорф помогли в организации кампании? Если президент не может предать огласке свои секретные приказы, пусть он скажет всем заинтересованным: что было, то быльем поросло.

— Нет, нет, Джесси! — выкрикнул Том Бентон. — Слишком поздно пытаться замять дело. Слишком много офицеров генерала Кирни выступили в газетах со статьями, нападающими на Джона. Если мы отзовем дело, всякий скажет, что мы виноваты. Нам нужен этот военно-полевой суд. Это лучший способ доказать невиновность полковника и оправдать его в публичном процессе здесь, в Вашингтоне. Мы используем суд как открытый форум и расскажем всему миру, что он сделал. Ты увидишь, Джесси, что в результате процесса он станет еще более известен. Администрация поддержит нас…

— Даже если ему суждено выиграть, — спокойно ответила она, — я все же не думаю, что разумно участвовать в процессе. Отец, не сходишь ли ты к президенту Полку и не попросишь ли его отменить суд?

Отец долго и пристально смотрел на нее, затем сказал:

— Я не могу этого сделать, Джесси, но если так хочет твой муж — это другое дело. Из услышанного от полковника Фремонта я не думаю, что что-то может удержать его от открытого разбора дела.

— Может быть, я смогу убедить его, — ответила она. — Разве нет никого, кто мог бы вмешаться и отменить военно-полевой суд, не потеряв при этом лица?

— Есть, генерал Кирни. Он — единственный. Если он отзовет свои обвинения…

— В таком случае извини меня, отец, я немедленно переоденусь и поеду к нему. Кто-то должен положить конец этой ужасной ссоре.

Джесси пошла в контору, которую занимал генерал Кирни в военном департаменте во время своих наездов в Вашингтон. Ее настроение было таким же подавленным и серым, как грязновато-серое кубическое здание, куда она вошла. Первый же взгляд на генерала, на его болезненное, постаревшее лицо убедил ее, что и он остро переживает. Генерал встал со стула словно деревянный, не показывая на своем изможденном лице с маленькими мутными глазами даже признаков того, что узнает ее. Она закрыла за собой дверь и прислонилась к ручке, за которую все еще держалась.

— Генерал Кирни, независимо от того, что случилось и еще может случиться, я хочу, чтобы вы знали: я глубоко сожалею по поводу всего этого.