...Кейтон наслаждался и не был рад Райсу, ибо не любил делить свои наслаждения ни с кем. Однако мистеру Райсу было плевать на чувства Энселма. Но не на все. Кое что в Кейтоне сегодня удивило Клиффорда. Он знал его страстность и любовные излишества. И чтобы такой человек не воспылал страстью к мисс Сомервилл? Этого не могло быть. Подлинно ли он равнодушен к красотке Эбигейл, как пытался показать в парке? Кейтон был немного пьян, и самое время было поинтересоваться этим.
-Джентльмен пьет либо от отчаяния, либо от безнадежности, Кейтон.
Тот пожал плечами.
- Кому не на что надеяться, тому не в чем и отчаиваться, дорогой Клиффорд. В падении в пьяные бездны - не страшен ни сам полёт, ни неизбежность встречи с дном, ведь бездна - это по определению нечто без дна... Впрочем, Авиценна относил вино к разряду лекарств. Но это не так. В вине душа возвращается в платоновский мир первообразов, в блаженное бестелесное состояние, и сквозь бутылку, полную амонтильядо, мир выглядит не просто совершенно иначе, чем сквозь пустую, но и просто - выглядит совершенным... Явь - это иллюзия, вызываемая отсутствием вина. Если трезво взглянуть на жизнь, хочется напиться, но напившись - как избежать спасения от отрезвления?
-Чёрт, до чего же ты красноречив....
Тот усмехнулся, сам он просто болтал, не заботясь ни о смысле, ни о значении сказанного.
- Красивые слова нередко служат костылями хромым мыслям, Клиффорд.
Мисер Райс наконец бесцеремонно прервал пьяную болтовню мистера Кейтона.
- Так, стало быть, ты пьёшь от безделья... А я думал, красотка Эбигейл жестока к тебе...
Кейтон посмотрел в стакан и опустошил его.
- Филдинг был прав, говоря, что мужчина больше всего подходит для женского общества, когда его ум начинает туманится от вина. - Он еще говорил отчетливо, но глаза были затуманены. - Но мисс Соммервилл не показалась мне жестокой. Она... милая. Назвала меня добрым человеком и полагает, что великая любовь может быть вызвана только великими достоинствами... наверное, она права. Не удивлюсь, что права... Именно поэтому мир так беден нынче любовью: в нём ведь почти не осталось достойных людей...
Мистер Райс понял, что ничего толкового от мистера Кейтона не услышит, но уверился, что тот и вправду ничуть не влюблён.
Глава 15.
"...Есть вещи, дорогой Клиффорд, которые не только не снились нашим мудрецам,
но которые не в состоянии понять и самые обыкновенные дураки..."
Ну, и зачем он сделал это? В субботу Кейтон проснулся с тяжелой болью в голове и услышал, как тетка жалуется компаньонке, что племянник накануне напился до чёртиков. Это было неправдой. Какие чёртики? Никаких чёртиков не было, это он прекрасно помнил, но в его пьяном сне незадолго до рассветав мутной истоме тяжкого похмелья под кифару пьяного иерофанта, под напевы иеродулов, храмовых виночерпиев, кружилась белотелая гетера. Он был в Греции и слушал, как толстый Хариклий вел беседы с Галицием, учеником пифагорейцев, а жрица Гекаты спорила с третейским судьею о смерти богов и халдейской мудрости. Как тёмен был мир! и как бездонна была пучина пьяной ночи в угаре сумеречном! его качало и уносило... ладьей хароновой, волнами Ахерона - в шаткую вечность... Где-то стонала Молли, ах нет ... гетера под Аврелием, забавой скотской услаждался глашатай царский... Право же, пить вино неразбавленным, знаешь, друг мой, это по-варварски, сказал он сам себе по пробуждении. Голова ныла. "Мое горе как саламандра - в вине не тонет, в огне не горит..."
Тётка смотрела взглядом презрительным и неприятным, но он получил все необходимое, чтобы быстро прийти в себя, и к двенадцати часам чувствовал себя довольно сносно. Около трех пополудни Кейтон с тёткой, согласно уговору, заехали к Реннам. Мисс Сомервилл не заставила ждать себя ни минуты, они прибыли к милорду Комптону и все были подлинно очарованы: мисс Сомервилл - великолепными эстампами, Кейтон и леди Эмили - книжными приобретениями графа, а сам граф Комптон - прелестью мисс Эбигейл.
Вскоре граф, сказав, что хочет кое-что предложить леди Кейтон на продажу, увел её из библиотеки, оставив там Энселма и мисс Сомервилл. Кейтон все ещё был под впечатлением прекрасных книг.
-Вам нравится? - мисс Сомервилл листала роскошные издания графа.
Взглянув на богатые ин-фолио, лежавшие на столике, он проронил, что раньше хотел стать летописцем вот таких последних вздохов, бессвязного бормотания и агонии латыни, умирающей от ветхости в кельях и монастырских собраниях Европы, пергаментов великого Аквината, где за каждой строкой проступает невыразимая бесконечность души, открывавшаяся то в избытке стиля, то, напротив, в фигуре умолчания... Язык его неподражаемо великолепен, прост и мрачен, нервен и вычурен, способен уловить самое неуловимое впечатление, передает сложнейшие оттенки эпохи, и без того чрезмерно глубокой и болезненно умной...
-Хотели раньше? - спросила мисс Сомервилл. - Ваши намерения изменились?
-Увы. Мой старший брат умер, и ныне я - единственный сын отца.
Она улыбнулась, но совсем невесело.
-Мне редко доводилось видеть, чтобы кто-то скорбел по поводу того, что ему предстоит унаследовать семейную вотчину. Вы очень любили брата?
-Правильнее было сказать, что я плохо знал его. Десять лет разницы. Когда я родился, он был отправлен Вестминстер, потом мы изредка виделись на каникулах, но близости меж нами никогда не было. Нас и некому было сдружить - мать рано умерла, отец жил одиноко... но некоторые уроки брата пошли мне на пользу.
- Но в Вестминстере у вас были друзья? В Оксфорде? Мне показалось... - она умолкла.
-Показалось...?
-Что с мистером Ренном вы не друзья...? Ваши друзья - мистер Камэрон и мистер Райс?
Он опустил глаза, недоумевая, куда это запропастились мистер Комптон и его тётка. Разговор становился неприятным для него. Кейтон вздохнул. Он понимал, что назвать этих господ друзьями - значит уронить себя в глазах мисс Сомервилл, да и если задуматься, друзья ли они ему?
В душе нарастало что-то тягостное - хотелось отстраниться от этих синих глаз и вопросов, которые всегда царапали душу. Ну почему бы ей не быть как все: болтать о пустяках, не напрягая и не отягощая собеседника, почему бы не поговорить о книгах, наконец? Что эта красотка хочет узнать? Разве он позволит ей понять себя? Никогда. Он никогда и ни для кого не будет объектом изучения. Зачем же делать вид, что он интересует её? У любой вежливости есть границы, и не следует переступать их. Но грубым с женщинами он быть не умел, красота её расслабляла его, навевала тяжелую тоску о несбыточном, и он ответил - мягко и безгневно, но постарался вложить в свои слова все необходимое, чтобы избежать подобных вопросов впредь.
- Вам трудно будет понять это, мисс Сомервилл. Я просто несколько замкнут. Give every man thy ear, but few thy voice Уродство - отторжение, причем двойственное: оно отталкивает от вас других, в вас же самом порождает склонность к одиночеству, созерцанию, безмолвию. - Он улыбнулся, - горечь обид, нервные приступы и тайные душевные муки - всё это привыкаешь переживать в себе, не вынося на публику. Я никому и никогда не позволю читать в моём сердце и заглянуть себе в душу. Поэтому у меня нет, да и не может быть ... близких друзей. Я не нуждаюсь в них. Hedge between keeps, friendship green.
Мисс Сомервилл окинула его задумчивым взглядом и ничего не сказала. Её молчание создало какую-то неясную недоговоренность, и он, досадуя на себя, сожалея, что, может быть, незаслуженно обидел её, проронил, что знает людей, куда более одиноких, чем он сам.
- Мне показалось, что вы сами воздвигли вокруг себя каменные стены...
Кейтон усмехнулся.
-А мне показалось, что мы в этом похожи, мисс Сомервилл. Ведь к вам тоже... так просто не подойти. Сложно и заслужить ваше расположение...
