А пришлось. В смысле, поиметь дело с Лубянкой. В городе Ленинград случилось убийство Кирова, после которого органы принялись ворошить прошлое своих рядов, и в особенности дело касалось бывших эсеров троцкистов и прочего рода уклонистов. В квартиру Паниных с обыском нагрянули ночью. Когда опера заглянули на верхнюю полку шкафа, участковый Панин истерически завопил.

Зря. Жена Панина, Паниха, будучи когда-то воспитанницей пансиона благородных девиц, проявила разум и сметливость. Женщина перепрятала опасный раритет во дворовый сарай. Впрочем, участкового это не спасло. Он мог даже и не кричать. Все равно милиционер был бы осужден за контрреволюцию, уклонизм или не знаю что там еще. Сакральная жертва.

Разумная Паниха после того как мужа на воронке увезли куда следует, снесла саквояж на толкучий рынок возле Устьинского моста и там его как бы случайно оставила в толчее. Саквояж хоть и старенький, но добротный, возможно его когда-то смастерил великий химик Менделеев. Конечно, под ногами он не залежался, а именно попал в руки крестьянина подмосковной деревни Верхние Котлы Анисину, привезшему в Москву торговать молочные продукты семейного подворья. Анисин едва вырвал находку из грязного снега и ручонок местной шпаны, при этом грязно выругавшись.

Трамвай номер девятнадцать лениво прополз мимо бахрушинского особняка и бывшего Даниловского монастыря, при этом Анисин по старорежимной привычке, оглянувшись по сторонам, перекрестился. Ему показалось, саквояж затрясся. Ну, да в трамвае всегда трясет.

Дома Анисин, раскрыв саквояж и размотав сверток из восковой бумаги, долго вглядывался в останок и размышлял: "Вот, бляха-муха, поди теперь отмажся что ты не верблюд..." Тем не менее, голову Анисин за бутылочкой отменного первачка показал учителю сельской школы Шикулеву, происхождением из мещан; мужчины приятствовали несмотря на разность происхождений и образований. Интеллигент, мгновенно опознав приметы, возрадовался: теперь он наконец прославится и выберется из этой дыры! То есть, Шикулев имел в виду себя: напишет статью, опубликует в крупном московском журнале, будет везде ездить с лекциями о том, как он открыл Гоголя.

Но Анисин не уступил находки - ни за какие шиши. Я имею в виду добротный кожаный саквояж. А голову, заверил Анисин, он сам поутру отвезет куда следует - ну ее к лешему. Шикулев вступил в рукопашный поединок с приятелем, который закончился братанием, взаимным лобзанием и уверениями в том, что учитель и крестьянин друг дружку безмерно уважают. А уже глубокой ночью Шикулев исчез вместе с Анисинской находкою.

Имеется в виду голова, саквояж остался у крестьянина. Святыню Шикулев бережно завернул в занавеску, так же стыренную у Анисина. Полночи педагог проговорил с Гоголем о том-сем, да собственно имел место монолог, ведь мертвые головы не имеют обыкновение вести бесед. Шикулев сетовал на судьбу, а в пустых глазницах он усматривал Саму Вечность.

В ночь подморозило, ветви деревьев сковал иней. Сверток лежал на учительских коленях, трамвай ретиво звенел на поворотах. В это время продравший глаза Анисин направлялся в милицию писать заявление о явке с повинной и вопиющем воровстве со стороны прогнившей интеллигенции. Да... классовая сучность подмазавшегося в товарищи антисоветского элемента должна была проявиться рано или поздно.

В милиции Анисина послали на три веселые буквы, добавив, чтоб он ступал домой и проспался. Голова с носом, беглый учитель, занавеска... похоже на белую горячку, а по ней специалисты иного рода. Для убедительности крестьянина вывели на крыльцо и дали под зад сапогом. Выбравшись из сугроба, Анисин рассудил: нет головы, нет бывшего приятеля - и хрен с ними.

Между тем Шикулев прибыл на Белорусско-Балтийский вокзал и купил билет до станции Гжатск. В этом городке на Смоленщине проживала сестра Шикулева, которая была замужем за доктором Гагиным, посланным поднимать здравоохранение в нищую глубинку. Шикулев надеялся пересидеть в провинции, написать исследовательскую статью, разослать ее в журналы, а потом триумфально вернуться в столицу и выступить на заседании Академии Наук. Очень, кстати, удачно, что Академия недавно переехала из Ленинграда в Москву.

Как вы поняли, Гоголь счастья что-то не приносит. Этой очевидной истины Шикулев явно не осознавал. На привокзальной площади города Гжатск растерянно стояла простая деревенская баба с двумя прижавшимися к ней детишками, да еще с младенцем в руках. Ничем она не отличалась от баб деревни Верхние Котлы. Шикулев, проходя мимо крестьянки, вдруг обернулся и спросил:

- Что, трудно на деревне?

- А кому легко... - устало ответила баба. - Сама-то я тоже росла в большом городе, голод погнал...

- Да ладно. В городах тоже не сахар. А вот пускай младенчик подержится за счастье свое...

Шикулев протянул сверток с головою. Малыш, едва его ручонка прикоснулась к скатерти, отпрянул и заплакал. Старшие еще сильнее прижались к матери.

- Ну. Ну-у-у... не плачь. - Попытался успокоить дите педагог. - Дядька купит тебе калач. Как звать-то?

- Анна. Тимофеевна.

- Да не тебя. Капризу этого твоего.

- Юрка. Гагарин.

- Дворянская фамилия.

- Окститесь, товарищ. Не дай Бог.

- Будет счастливым твой Юрка. Поверь!

- Не сглазь. И калачом не мани, коль нету...

Младенец, успокоившись, искоса поглядывал на Шикулева. Подкатили сани, лошадью управлял мужик в ватнике, изрядно поддатый, но мрачный. Семья погрузилась, дядька, выругавшись, хлестанул лошадь - и та потянула ношу прочь.

- Счастливым, запомни! - Крикнул Шикулев вослед. Кажется, отец семейства в ответ послал учителя во все места.

Сестре и ее мужу Шикулев рассказал все как есть. Родственникам ситуация не понравилась, ведь имеют место криминал и кощунство. Терпела семья Гагиных Шикулева ровно неделю, и, не вынеся пресса, учитель отправился в Москву с целью, как он выразился, все устаканить. Ну, там - помириться с Анисиным, навести порядок в школьных делах и наведаться в Академию наук.

В Гжатск Шикулев так и не вернулся. Так же, как выяснилось позже, не появился учитель и в Верхних Котлах. Что произошло в дороге, нам неведомо. А могло случиться все - как и в нынешние времена.

Супруги Гагины, уединившись от детей (таковых в семье медработников двое), разглядывали голову с носом и рассуждали: в милицию сдашь - поди потом, отвертись... Да может и не Гоголь это вовсе, а просто безвестный останок. Лучше, решили супруги, пусть полежит в положенном месте... И ночью доктор Гагин закопал голову на городском кладбище. Правда на всякий случай сверток снабдили запиской: "Останки великого русского писателя Николая Васильевича Гоголя". Так - на всякий случай.

Доктора Гагина арестовали в сентябре 37-го. Ему вменили антисоветчину, хотя Гагин-то как раз всегда приветствовал советскую власть и в глубинку отправился потому что энтузиаст. Может, рассказал кому не надо не тот анекдот, или неуважительно отозвался о политике партии и правительства. Органы не докладывали, а им виднее. Хорошо, не тронули Гагинскую жену, в девичестве Шикулеву, и детей. Все так же женщина продолжала трудиться в районной больнице в должности медсестры.

Прошли четыре года. Осенью 41-го Гжатск оккупировали немецкие войска. Все думали, ненадолго, Красная Армия даст фашистам больно под Москвою и примется гнать ворога на Запад. Но германские войска что-то не торопились оставлять город. Причем, военные буквально заполонили Гжатск. Гагина все так же сестричествовала в больнице, которая была превращена в немецкий госпиталь. Одновременно оказывала помощь советским военнопленным в лагере, организованном прямо в городе. А чтоб уж совсем не пропасть с голодухи, пятнадцатилетний старший сын подрабатывал на кладбище, копая могилы.

И вот однажды Гагин-младший принес домой сверток. Тряпка прогнила, а вот записка, аккуратно упакованная в целлофан - нет.

- Смотрите, Гоголя откопал! - Гордо заявил мальчик.

- Да ну! - Восхитилась младшая сестра. - Всамделишний?