Так или иначе, когда наемный открытый экипаж вез их через город, тем же путем, каким когда-то шли войска, воспоминания захлестнули его. Северяне наступали с Юга, Южане шли с севера и шутили, что, чтобы попасть домой, им надо пройти сквозь янки. Коляска подпрыгнула, твердая рука Алисы легла на его кисть, придавая уверенности, если не мужества, ее поддержка значила очень много, не будь жены, он, должно быть, не выдержал бы и приказал повернуть назад. Но вот позади осталась Лютеранская семинария с ее шпилем, как точка невозвращения, а лошади все бежали, неудержимо увлекая повозку вперед.

Так, или иначе, когда наемный экипаж покатил по дороге к Кладбищенскому холму, и вдали показалась громоздкая арка, сулящая, как и много лет назад, грозной надписью на воротах преследование по закону любому, кто придет с оружием на освященную землю, что-то напряглось внутри Джонатана Линдейла, и влага застлала глаза, а когда он, смахнув не желающие уходить слезы, прозрел, его взгляду открылось то самое место. Дыхание прервалось от изумления: на поле боя, где когда-то три дня гремела канонада, крики раненных пронзали небеса, и кровь стояла лужами среди камней, не впитываясь более в пресыщенную землю, высились ряды палаток. В замешательстве Линдейл припомнил то, что сперва показалось ему странным, но о чем он вскоре забыл: попутчики, узнавшие, что они направляются в Геттисберг, окидывали взглядом его серый, сшитый недавно мундир и не выказывали удивления.

Экипаж, подъехав к границе лагеря, остановился, Джон, оглядевшись по сторонам, спрыгнул первым и, протянув руку, помог спуститься Алисе. Старики в серых и синих мундирах сидели на походных стульях, ходили взад-вперед или говорили о чем-то, собравшись группками. Залатанная форма, старые шрамы.

Джонатан отошел, направившись к человеку в сером мундире, который курил в одиночестве, сидя перед палаткой.

- Не скажите ли, что происходит? - спросил он и представился, сняв шляпу. - Джонатан Линдейл. Миссис Линдейл.

Человек поспешно вскочил, уступая место, Алиса опустилась на предложенный стул, аккуратно расправив юбку и открыв веер.

- Спасибо, сэр. - сказала она, кивнув.

- Винсент О'Мелли. - представился он, - К вашим услугам. Мэм. Сэр. Разве вы не знаете? Мы отмечаем пятидесятилетие Битвы, все это продлиться три дня, или, по крайней мере, так запланировано. Нас пригласили. А вы не знали?

- Нет, - покачал головой Линдейл и вынул из кармана сигару. Винсент поднес ему свою папиросу.

- Спасибо, - сказал Джон. - Мы живем на отдаленном ранчо...

- Ну, тогда добро пожаловать! - широко улыбаясь, Винсент стукнул его по спине. - Я сам пошел в армию в пятнадцать. Тогда это казалось отличной идеей. Сказал, что мне восемнадцать. Ладно, вы, наверное, устали с дороги. Осматривайтесь, располагайтесь. Можете устраиваться в моей палатке.

Джон пожал ему руку и человек исчез внутри брезентового шатра.

- Как себя чувствуешь! - спросил Джон, - Ты побледнела.

- Ничего. - веер качнулся и замер. - Я действительно устала немного, а ты иди, осмотрись.

Джонатан медленно шел, петляя между палатками, отыскивая дорогу. Его мысли плавно текли, как вода в равнинной реке. Подумав о старых воротах на Кладбищенском холме, он усмехнулся. "Окрестных тюрем явно не хватило бы, если бы кто-нибудь вздумал покарать всех, кто тогда нарушил покой здешних мертвецов." Наконец Линдейл вышел на новое мемориальное кладбище, открытое в год переломной битвы и остановился, сняв шляпу. Солнце склонялось к горизонту, его алый свет отражался в розовато-лиловых надгробиях, резкой тенью обнажая каждую выбоину; здесь не было разнообразия дат, лишь первое, второе и третье июля и всего один год. Джонни-младший задумчиво бродил средь камней, останавливаясь подолгу у тех, где было выбито всего одно слово. Проводил кончиками пальцев по глубоким разрезам, буква за буквой, пытаясь понять, уверенный, что сможет почувствовать. "Неизвестный". Линдейл не хотел, чтобы жена или кто-нибудь другой, сопровождали его здесь, ему надо было побыть одному, чтобы постараться уловить смутное предупреждение. Пожалуй, только одного человека ему не хватало рядом, странного янки со шрамом, опоясавшим горло.

Он устал и глубоко вздохнул, облокотившись на очередное надгробье, когда внезапно, вопреки всякой логике понял, что нашел нужное место и, подняв голову, увидел себя посреди розоватого моря камней.

- Пожалуй, - негромко сказал Джон, - здесь я оставлю свои поиски. Слишком много имен и неизвестных больше, чем нужно. Не знаю, здесь ли ты, отец, но мне кажется, и значит, пусть будет так. То, что скажу, относится ко всем, синим и серым.

Линдейл склонил голову, читая молитву, потом распрямил спину и улыбнулся.

- Спите с миром, - сказал он, - теперь вас никто не потревожит.

И пошел прочь, не оглядываясь, поглощенный воспоминаниями, которые не имели больше над ним своей чудовищной власти.

Остановившись на границе лагеря, Линдейл закурил сигарету и внезапно понял, что возвращаться рано. Свернув, Джон пошел туда, где когда-то гремели бои. Он снова видел это поле и низкие каменные стены, за которыми укрывались солдаты, и снова почудилось ему, как казалось тысячу раз после того, как все закончилось, что полки стоят, и битва еще не проиграна, отец жив и все возможно. Кладбищенский холм, пшеничное поле, скотобойня, яма дьявола. Пять удачных атак южан и каждый раз янки возвращались на позиции и молодые ветки персика падали вперемешку с людьми точно также срезанные, сломанные пулями и снарядами. И густой, звенящий смертью рой пуль. Он снова ощущал запах пороха, пространство наполнилось звуком - эхом минувших сражений. К одной из каменных стен бежал тогда его отец... Достиг ли... Где-то здесь шел в атаку он сам, перепрыгивая через тела убитых, забыв о своей собственной уязвимости. Джон подумал о солдатах, своих друзьях из роты М шестого Северо-Каролинского, которая не отступила с поля боя, потому что когда все закончилось, отступать было некому.

Гроздья гнева, незаметно созревшие и набухшие до предела, сполна пролились над этим маленьким городком и над тысячами других, подобных ему, снискав им на века грозную славу, окрасив реки в кровавые цвета апокалипсиса. Их было много, наверное, никто точно никогда не узнает, сколько, принесенных в жертву чему-то, чего Джон до сих пор не мог понять, их останки все еще находили в лесах, на полях и будут находить, пока не кончится этот, пока еще юный век, а может, и дольше. Если не забудут, в огне новых столкновений... Нет, Линдейл знал, что этого не будет, но его все еще отравляла изнутри тяжелая бессмысленная мысль, начинавшаяся словом "если...". Иногда ночью, когда случалась бессонница, один вопрос забирался в голову старого солдата, тот, которого не было раньше, пока владелец салуна, одержимый ненавистью, искал новых противников. Размышляя, Джонатан часто приходил к мысли, что реки пролитой крови были призваны смыть, искупить какое-то страшный грех. Быть может, этим тайным преступлением являлось рабство и то, что многие закрывали на него глаза, как поговаривали некоторые аболиционисты, а возможно, совокупность дурных дел всех людей перевесила чашу добра и каждый из живущих был по-своему виновен в том, что разверзся ад.

Линдейл поморщился от боли в груди, уронил сигарету в песок и, прижав ладонью ноющее сердце, отвернулся. Три дня. И победа так близка... Ли поступил верно, когда подал рапорт об отставке, а Джеф Дэйвис тоже, когда не принял ее.

Смеркалось.

Линдейл стоял и смотрел, и ему померещилось в полумраке, будто Роберт И. Ли, прямой как струна, на своем белоснежном Треворе едет по краю поля в тени деревьев, мрачно опустив голову в предчувствии неминуемого поражения. Генерал обернулся и несколько мгновений глядел Джону прямо в глаза, медленно растворяясь во мраке. Подняв руку, Линдейл отдал честь.

Джонатан глубоко вздохнул, повернул назад и столкнулся с солдатом в синем мундире. Его черное лицо сливалось с темнотой.