– Ведь ты никогда не говорил мне, что любишь меня. Я думала, мы просто встречаемся. Ты любишь меня?

Никита помолчал секунду и ответил:

– Оставь меня ночевать, и я подумаю. Кстати, его нет среди гостей? А то напьюсь, и выйдет конфуз.

Его голос был спокоен, ровен и неприкрыто злобен. Даша повернулась к кухонному столику, снова занялась бутербродами и ответила, не поворачиваясь:

– Он и не может тут быть. Это вечеринка друзей, он бы меня смущал. Он хочет устроить мою жизнь, а я думаю, позволить это ему или нет. А ты сказал пошлость, но я сама хочу, чтобы ты остался. Это я решила сразу, как только ты позвонил. Сейчас, пожалуйста, иди к гостям.

Никита отпустил ее и вышел. Через две минуты ко всем присоединилась и Даша. Они сели рядом. Славик все время пытался объяснить компании и, прежде всего, Никите, преимущества домашних кинотеатров. Никита плохо представлял, что это такое, но подтверждающе кивал.

– Мы все еще в хвосте мировой цивилизации. Не ДВД домой покупать надо, а полный комплект искусственной реальности, – басил Славик, тыкая большим пальцем в лицо своему другу, компьютерщику по имени Боря, который размахивал насаженным на вилку соленым огурцом и как дирижер управлял речью Славика, в особо удачных пассажах делая ответный выпад вилкой прямо в физиономию друга. Девушки спорили о телевидении. Крыли последними словами какое-то новое телешоу, всех телеведущих до одного, особенно тех, кто читает новости, и с трепетным придыханием произносили аббревиатуру НТВ. Никита иногда смотрел телевизор в Чечне и немного понимал суть дискуссии. Тема постепенно менялась. Девушки переключились на горячие точки. И вот заветный вопрос:

– А вы, Никита, что думаете о чеченской теме на нашем телевидении? Как ребята, кто там воюет, относятся к новостям и телепрограммы о себе?

– Давайте проще, девчонки, – отшутился Никита. – Без обид. Никакую войну нельзя показать по телевидению во всей красе. Командование не допустит. Поэтому и обсуждать нечего.

И чтобы девочки не обиделись на жесткие слова «сурового воина», Никита перешел на курьезы боевых будней. А ведь бывали действительно невероятные происшествия.

Во время следования колонны по горной дороге, с пролетавшей мимо «вертушки» выпала пустая банка «Пепси» и попала прямиком по каске капитана Познякова. Батальон уходил в горы на месяц. Но капитан Позняков был молод и горяч. Он запомнил бортовой номер вертолета и подобрал эту банку. Через месяц он вернулся с гор, полный желания засунуть эту жесть тому, кому надо, туда, куда надо, и как можно скорее. На аэродроме в Ханкале капитан нашел эту вертушку, нашел ее командира, держа банку наготове… И что же? Командиром оказался его школьный друг. Они не виделись двенадцать лет. Вот это была встреча. Полк и эскадрилья гудели. С тех пор Позняков утверждал, что его друг очень меток и специально попал этой банкой ему по голове. Чтобы привлечь его внимание.

Таких историй много и не все они правдивы, не все интересны, иногда не смешны, но Никита давно заметил, что военные байки и анекдоты всегда популярнее, чем истории о смерти, которых он помнил намного больше, но не хотел рассказывать никогда.

Потом Никита станцевал безо всякого желания подряд не менее пяти медленных танцев. Девушки авансов не выдавали, но периодически смотрели прямо в глаза. Как Даша на кухне. На нее все это время Никита старался не глядеть.

И, кажется, компьютерщик Боря понял, что что-то не так, первым начал прощаться, потянув за собой уже совершенно невменяемого Славика, который не желал уходить ни под каким видом и бессвязно славил домашние кинотеатры. Когда наконец гости ушли, он и она не знали, что делать. Молчали. Он очищал стол от бутылок и тарелок. Она наполняла посудомойку. Это было как-то по-домашнему, словно они давным-давно настоящая семейная пара и понимают друг друга с полуслова. А ведь это одна из картинок будущей счастливой жизни, которые представлял себе Никита там, в горах. Да только картинка оказалась в картонной рамке, непрочной. Его вина – он эту картинку представил, а Даше о ней не рассказал.

Никита никак не мог решиться войти в спальню. Даша крикнула:

– Смелее, сержант! Ссориться завтра будем!

Утром он ушел, когда она еще спала.

Подходя к своему подъезду, Никита увидел на лавочке своего единственного соседа среди обитателей дома, которого он знал в лицо и по имени, – Филиппа Арсеньевича. Вернее, по ногам. У него нет то ли одной ноги, то ли обеих, Никита никогда не присматривался. Сидит он целыми днями на лавочке, смотрит с тоской на тюремную бутырскую стену и философствует. Арсеньевич еще при Сталине служил в органах, но никогда не признавался, где точно и чем занимался. Современная жизнь его раздражала.

– Вот скажи мне, Никита, – спрашивал обычно он, – что есть жизнь человеческая?

– Суета и маразм, Филипп Арсеньич.

– Мал ты еще. Жизнь есть духовная субстанция, помещенная внутрь физической.

– Это в нас, что ли?

– В вас…

После этого Филипп Арсеньевич переходил обычно на глагольный посконно русский стиль с многочисленными предлогами «в» и «на». Никита любил его слушать. Он – единственный объективный критик нашей непростой эпохи, хотя какие эпохи простые. Вместе с Никитой Филиппа Арсеньевича слушают местные кошки и коты. Он за это угощает их часто валерьянкой. Его бабка пить ему не разрешает, а с собой на лавочку дает всегда пузырек с настойкой. Для успокоения его философских буйств. Но Арсеньевич валерьянку отдает котам, а за бутылкой посылает кого-нибудь из соседей. И сидят Арсеньевич с котами до позднего вечера, соображают и ведут умные беседы.

– Никита! Вернулся, сосед?! – Арсеньевич даже попытался приподняться. Он был действительно рад.

– Вернулся.

– Это хорошо. Мы победили?

– Смотри телевизор, Филипп Арсеньич. Там все объяснят.

В голосе Никиты не было ни тени злорадства, и Арсеньевич это понял:

– Правильно, не наше это с тобой дело – политика. Живой – это главное. А настроение? – понимающе прищурился Арсеньевич.

– Честно скажу, не разобрался.

– Ну, солдат, ты иди, поспи, а вечерком подходи, потолкуем. Хотя тебе сейчас не до стариковских разговоров.

Никита пообещал прийти, если сможет.

К одиннадцати утра к подъезду подъехал черный «мерседес-320». Никита вышел, сел в него и помахал Арсеньевичу. Тот уважительно сделал костылем «под ружье». Никита благосклонно склонил голову.

Синяя форменная фуражка на голове шофера заставила Никиту сделать уважительный медленный кивок, шофер, сам чувствующий себя «шофером миссис Дейзи», самодовольно ухмыльнулся, но на всякий случай заметил:

– Выдали. Что мы, хуже других?

Митин офис на Сивцевов Вражике. Когда они подъезжали, Никита увидел человека на ступенях офиса, который ему очень не понравился. Что-то среднее между чернорабочим и министром путей сообщений. Кажется, не успеешь уследить, как он возьмет лопату и кирку и начнет укладывать Байкало-Амурскую магистраль, и при этом будет командовать самим собой. Целеустремленный, как памятник Юрию Гагарину. Руки вытянуты назад, как у лейб-гвардейского офицера. Широкое, но чуть вытянутое лицо. Волосы русые, уже с небольшой проседью на висках, зачесаны назад. Никита вдруг понял, что это Митя. Как сильно он изменился в сторону вечности. А ведь ему всего двадцать шесть.

Не изменились глаза. Крупные, проницательные, но посаженные чересчур близко к носу, они, как всегда, портили общее впечатление. В целом Митя выглядел как большой босс.

На ступенях офисного здания они встретились, обнялись и пошли беседовать. Дмитрий пребывал в отличном расположении духа:

– Ну что, Никита, много народу убил, удовлетворил свое собственное эго?

– Ого. Каким языком ты заговорил. – Никита искренне удивился.

– Люди меняются. Мир меняется. Ты намерен меняться?

Именно такой разговор Никита и представлял:

– Намерен. Мне нужна работа и хорошие деньги. Кто, кроме тебя, Мить, даст мне и то и другое одновременно?