– Ты больше туда не поедешь, ты больше туда не поедешь, ты больше туда не поедешь, – она уже не плакала, обняв Никитины закостеневшие колени, а молила. Не его, а статую, которая не знала, что сказать.

– Не поедешь!!! – уже со злобой крикнула она и заехала изо всех сил прямо по коленной чашечке.

Без звука, хотя орать очень хотелось, Корнилов рухнул на спину. Букет желтых роз упал рядом, а бутылка «Асти Мондоро» раскололась с жалобным хлюпом в боковом кармане разгрузки. Даша тут же оказалась сверху, пытаясь расстегнуть все крючки, пуговицы и молнии камуфляжа. Их слезы смешались. Ее косметика измазала их обоих. Помадные клоунские рты не могли расцепиться. Потекшая тушь нарисовала на лицах модернистские полоски и точки. Она целовала отчаянно и как-то совсем неумело.

Дней за двадцать до этого Никита лежал, вжимаясь до последнего в маленькую канавку на раздолбанной спортивной площадке в шестом микрорайоне Грозного. С четвертого этажа девятиэтажки отстреливался невидимый пулеметчик. Как он туда попал и зачем ему нужна была эта стрельба, что он хотел доказать и в кого целился, Никите было все равно. Стрелок был обречен. Федералы его зажали со всех сторон. Скоро все должно было кончиться. Вскоре десантники подогнали самоходку «Нону», она осколочно-фугасно плюнула из своего короткого ствола в сторону окна на четвертом этаже, и шоу кончилось. Ни окна, ни бородатого шоумена.

В этот раз, в этом самом уютном и родном коридоре на свете, вставать не хотелось. Но они поднялись, опираясь друг на друга. Грим от Славы Полунина. Вылитые Олег Попов и Карандаш. Уже не плакали, теперь смеялись. Даша, держась за грудь и давясь смехом, показывала в сторону кухни, не в силах сказать что-нибудь. Там стол, на столе чайник, а может, и бутылка, а может, и еще что-нибудь. Никита понимающе кивал и подтягивал неуклюже штаны. Даша уже скрылась в кухне, когда он, сделав первый шаг, снова опрокинулся, на этот раз с воплем и вперед головой.

– Что случилось, любимый? – прощебетала Даша из кухни.

– Ничего. Это я так пространство преодолеваю. Ты там готовься к встрече космонавта. А я пока спланирую в ванную.

Оставшееся до ванной пространство он преодолел по-пластунски. Привычно и безопасно. Глянул в зеркало – не лицо, а карта боевых действий. Черные кривые – дороги, красные точки – очаги сопротивления, зеленые разводы – местный ландшафт, и решительные стрелы непонятного цвета – направления атак.

Утром Даша, провожая, предупредила:

– Сегодня ребята у меня соберутся. Я хочу, чтобы ты присутствовал и вел себя соответствующе.

– Это как?

– Молчал, вздыхал, смотрел задумчиво вдаль, пригублял водку, не напиваясь. Словом вел себя, как подобает ветерану. И главное, никого не бил, хотя вел себя агрессивно.

– Кудряво. Даша, я с Кавказа вернулся, не из киношного Вьетнама. Ладно, сыграю какую-нибудь комедию.

Дома он спал. Вечером вернулся к Даше. Еще поднимаясь по лестнице, услышал крик:

– Что ты мне своим Кандинским талдычишь. Кандинский, Кандинский. А Миро?! Миро с его голубыми закорючками, точками и загогулинами?! А?! Ша….!!!

Затем что-то рухнуло. Видимо, оратор. Но без стеклянного звона. Эти ребята, по рассказам Даши, так любят бить посуду в доказательство своей правоты. И потому они же сами отработали целую систему сохранения хозяйского сервиза, окон, зеркал и прочей легко бьющейся домовой атрибутики. Если стакан швырять, то мимо, в мягкий ковер, а если падать, то между диваном и стеклянным журнальным столиком. Впрочем, правила существуют для того, чтобы их нарушать.

Открыла Даша. Чуть выпившая, раскрасневшаяся. По коридору прошествовал здоровенный детина викингского вида и заискивающим голосом спросил:

– Даш, где у тебя водка спрятана? Не могу я вашу шипучку пить.

– В холодильнике, Славик, в холодильнике. – Даша сразу приняла хозяйский вид, поправила платье на плечах, – Ну, проходи, Мой Мужчина, жду тебя за столом.

Славику Никита очень не понравился. Надо быть настороже. Типы, влюбленные в хозяйку дома, опаснее всего после третьего стакана. Причем тут два варианта – либо он приглашает выйти на лестничную площадку для окончательного выяснения отношений, либо влюбляется заодно и в предмет хозяйкиной любви, и это самое страшное. Чтобы успокоить такого, надо на брудершафт выпить все, что есть в доме. А потом в ночной магазин бежать, а он заглючит и будет перезапускаться раз за разом:

– Ты знаешь, как я ее люблю, нет, не знаешь, потому что ты не понимаешь, что такое настоящая страсть. Да я для нее даже убить могу. И вообще, что она в тебе нашла. Но ты мне тоже почему-то нравишься… Давай выпьем за дружбу!!!

В гостиной кроме отошедшего Славика, не считая Никиты и Даши, было еще человек десять. Девушек вроде больше. Журналистки, невооруженным глазом видно. Эмансипированы, кажется, не чересчур. Атмосфера была эстетически накалена. Смешиваясь с винными парами, она все больше электризовывалась. Словесная эквилибристика, искрометность ума, удачные обороты – вот что важно. А потом они воруют друг у друга удачные перлы, чтобы вставить их в статью или рецензию.

– Разрешите представить, Никита Корнилов – солдат и проповедник, – показала Даша в его сторону, – Проповедует благородство, честь и здоровый цинизм.

Никита скромно поклонился. Общество как-то приосанилось. Разговор зашел о том, что он знал слишком приблизительно, – о галерее госпожи Пэгги Гуггенхайм в Венеции. Как выяснилось, все кроме Никиты там были и совершенно обалдевали от подбора коллекции.

– Полет мысли, резкость, дерзость, ненависть к стереотипам – вот что заставило Пэгги создать эту коллекцию, – с фанатизмом доказывал свою точку зрения парень в зеленой рубашке.

– Но ведь Хундертвассер в Вене круче! – перебило его смелое замечание. – Там один за все отвечает. Сам нарисовал, сам себя промоутировал, сам построил свой собственный музей, а потом отвалил в сторону Тихого океана и поселился то ли в Австралии, то ли в Новой Зеландии. А так, те же точки, закорючки, полосы и блямбы. Но Хундертвассер в одиночку сделал свое дело, как супермен. Незабвенная же Пэгги Гуггенхайм просто собрала в одну кучу то, что другие супермены от искусства – Кандинский, Миро, Малевич, Поллак – растеряли по всему миру по пьянке или по нищете. Так кто же круче?

Никита на всякий случай начал готовить спич о Дали и Пикассо, изо всех сил вытаскивая из подсознания ночные кошмары этих двух великих испанцев. Но лучше молчать. Они все равно знают больше. Славик присел рядом, дал стакан, в котором было водки на два пальца и лед:

– Дружище, выпьем лучше, чем слушать этот бред.

Никита решил играть от обороны, временно контратакуя:

– А девушки? Хочешь в их глазах выглядеть дураком? Включайся в дискуссию!

Славик тут же полез в кучу с криком:

– Ты Пэгги не трогай!!!

Даша прыснула смехом, как апельсин соком. Махнула рукой и удалилась в сторону кухни. Никита слушал с интересом и больше всего боялся, что начнут расспрашивать про войну, но, к счастью, искусствоведческая тема не менялась. Он больше грел стакан, держа его обеими руками, чем пил. Вид же состроил соответствующий, как просила Даша. Девицы с пониманием бросали на него незаметные оценивающие взгляды. Никита улыбнулся непроизвольно доброй, застенчивой, давно забытой улыбкой, девицы начали бросать на него взгляды с удвоенной скоростью. Надо дать понять им, ради кого Никита здесь. Он поставил стакан с виски и вышел на кухню. Даша уже намастерила огромное количество бутербродов с ветчиной, сыром и зеленью. Он подошел и сзади обнял ее за плечи. Она тут же резко повернулась и прильнула к нему. Немного отстранившись, посмотрела ему в глаза.

– Понимаешь, пока тебя не было, случилось кое-что. Я встретила человека, хорошего человека. Еще не разобралась, как к нему отношусь. Тебя не было, и все шло само собой. Цветы. Свидания. Теперь ты здесь, и я не знаю, что делать.

Никита еле сдержал гримасу отвращения. Как банально. И все же лицо его выдало. Даша все поняла, но продолжала обнимать его.