— Ты абхаз?

Парень смотрел на нее с огромным удивлением, наконец достал из кармана здоровенную пачку денег, как бы в доказательство своей национальной принадлежности.

— Да!

— Пошли!

На несколько подружек они снимали одну квартиру. Когда было занято, на окно ставили кактус: не заходи, мол, — колется! Она привела туда своего абхаза, перестелила постель своим бельем, которым пользовалась, приводя мужиков. Абхаз смотрел на нее с удивлением и радостью. Она сняла свитер, юбку, и он кинулся к ней, прижал, стал целовать, завалил на кровать.

Ите не нравилось заниматься любовью, как это описывалось и показывалось во всяких западных инструкциях и журналах: позы, поцелуйчики… «Лизните язычком вот тут, положите пальчик сюда…» Ей нравилось лежать, как подстилка, и выть от радости и от всего остального, что с этим делом связано. И чтобы ничем ты не могла слышать и чувствовать, кроме того, что называется причинным местом.

С тем абхазом так и было. Он хотел дать ей денег, она отказалась. Потом они снова погрузились друг в друга и не размыкали объятий, сколько могли. Потом, оба полумертвые, расстались в сумрачном предутреннем Таллинне. Просто пошли в разные стороны. И это был последний ее живой абхаз.

Перед отъездом Ингрид сказала:

— Купи белых колготок, пар десять или побольше. Это как бы наша форма. А стирать там бывает некогда!

Ита со спокойной душой пошла в магазин и купила то, что ее просили. Продавщица глянула на нее едва ли не с ужасом. Слух о девицах, которых называли «белыми колготками», давно уже гулял по Приднестровью, Армении, Азербайджану, Абхазии, а теперь докатился и до Прибалтики.

Вскоре начались фронтовые будни. Привыкла она быстро. Ей стало нравиться одним только холодным взглядом, одним движением пальца останавливать мужиков — еще недавно таких сильных, самоуверенных, наглых. Ночью или, как говорится на войне, в темное время суток она спала с грузинскими офицерами и солдатами. Предпочитала, конечно, офицеров. Но голые они неразличимы, а скотов достаточно среди тех и других. Ита их охотно использовала. Обычно говорят, что мужчины используют женщин. Ита была не такой — она брала то, что ей нужно. И все.

По всем показателям она была на прекрасном счету. Других здесь не держали, другие просто гибли на боевом посту, получив пулю в затылок. И никаких цинковых гробов не получали в награду «белые колготки», погибшие тем или другим способом. Их просто закапывали как попало, если было время. Когда же кто-то из них попадал в плен… В этом случае нужно было как можно скорее подохнуть, как можно скорее!

На всякий случай Ита всегда держала при себе маленький, почти игрушечный пистолет, к которому была всего одна обойма. Был у нее и пузырек с цианистым калием. И всегда она молила судьбу дать ей секунду, чтобы успеть, пока ее не схватили те, кого она еще не успела остановить…

Потом она поехала домой — как бы в отпуск. На этой войне, а тем более «белым колготкам» никаких отпусков не полагалось. Но Ите надо было попрощаться с матерью. Сложным путем, через десятые руки, с помощью Ингрид, по-видимому, до нее дошла весть, что мать совсем плоха. А грузины, какими бы они ни были, такие вещи понимают.

Она поехала с хорошими деньгами, с подлинным паспортом на имя Норки ной Инны Георгиевны. Отчество у нее оказалось подлинное, поскольку отцом ее был именно Георг. Путь предстоял не близкий, а главное — опасный. Спешка была противопоказана. И случилось так, что мать она уже не застала.

Что ей оставалось? Просто сделать передышку, перерыв в работе на несколько дней. А откуда она приехала в Таллинн, разумеется, никто не знал.

На второй или третий день Ита пошла в поликлинику — в память о зловредной бабке сдать анализ. И надо же такому случиться, возле регистратуры встретила бывшего своего одноклассника Томаса Сермана. Уус Томас — так они его звали, казалось, еще совсем недавно. У них на ратуше в Таллинне стоит знаменитый Вана Томас, Старый Томас. А их Томас был маленький, юный — Уус Томас. Теперь он работал в этой поликлинике врачом.

Анализы сделали очень быстро. И они еще посидели. Повспоминали то время, когда маленький Томас (в школе он был недомерком) доставлял Ите записки от своего дружка Андруса, большого, симпатичного мальчика, которого Ита обучала первым шагам любви. И было это на чердаке, как раз напротив дома, где жил маленький Томас.

Томас давно уже перестал быть маленьким, рост у него выпрямился, и он выглядел замечательным молодым мужчиной. Они договорились встретиться, посидеть, а там — видно будет… Во всяком случае, в глазах Томаса можно было прочесть и страсть, и желание.

— Ты дождись хотя бы результатов анализа! — пошутила Ита. Томас дождался, позвонил. Трудно передать, в каких словах он преподнес ей новость. Анализ дал положительный результат. Ита была больна СПИДом!

Странно, но она почти не испугалась. Она ждала для себя чего-то подобного. Когда человек себя так ведет, Бог тоже что-то имеет в виду, глядя на него.

Ита лишь не хотела, чтобы про это кто-нибудь знал. Только она и Бог. И тогда она успеет кое-что еще сделать!

И она сделала над собой усилие, чтобы сказать упавшим голосом, трагически:

— Не может быть, Томас!.. Можно мне прийти к тебе вечером, часов в десять, поговорить? Томас, пожалуйста…

У симпатичного Томаса миллион дел с другими, не инфицированными девушками. Но врачебная этика, но старая дружба!

И он сказал:

— Конечно, Ита. Я буду ждать!..

…Она устроилась с винтовкой как раз на том чердаке, где они когда-то небезуспешно проводили время с Андрусом, то есть как раз напротив дома Томаса. Отсюда отлично был виден его балкон. На это она и рассчитывала.

Она сидела неподвижно, замерла, жизнь приучила ее к этому за месяцы, проведенные в засадах. Винтовка лежала у нее на коленях.

Томас появился около девяти. Ита увидела его в освещенных окнах. Но не хотела рисковать. Все надо было делать наверняка. Миновало десять часов, прошло еще полчаса. Ита видела, как Томас звонит по телефону — очевидно, ей. На том конце провода трубку, естественно, никто не берет.

Томас Серман постоял в задумчивости у аппарата и направился к балкону. Облокотившись на перила, стал смотреть в начало улицы, откуда должна была появиться Ита.

Она могла бы выстрелить и без оптического прицела, И расстояние было небольшим, и силуэт Томаса очень ясно вырисовывался на фоне открытой двери с тлеющим огоньком сигареты в руке. Но странное, непонятное ей самой желание в эти считанные мгновения овладели ею. Ей захотелось еще раз хоть на секунду увидеть его вблизи. Он действительно стал красив, статен. Только волосы в отличие от тех, кого она рассматривала через прицел там, были не черные, а светлые. И она еще успела подумать, что для нее теперь это не имеет значения. Горько усмехнулась и нажала на спусковой крючок.

Но вот чудо! Почти одновременно с выстрелом улица взорвалась от рокота и рева. Кривляясь и горланя на все лады, на разномастных машинах по улице промчалась стая таллиннских рокеров. Так что выстрел ее был как бы обеззвучен.

И вряд ли какая-либо мысль успела осенить Томаса. Маленькая пулька плавно вошла в ту самую ямку между его головой и шеей, где расположены наиболее важные жизненные центры. Он медленно сполз по перилам на коврик балкона, унеся с собой тайну Иты. Теперь ее знали только двое: она сама и Бог. Ведь подобные анализы делаются анонимно.

Она вернулась в горы, прихватив с собой запас белых колготок. И в первые же дни в ней проснулись вдруг безумная жажда, азарт — убивать как можно больше. И каждую ночь она принимала по мужчине. Собственно, почему бы и нет? Для крепкой, здоровой девушки это вполне нормально. Теперь она убивала и в светлое, и в темное время суток. Кроме нее этого не мог никто. Даже вооружившись приборами ночного видения. Она теперь стала как бы самой смертью — убивала и абхазов, и грузин! И от тех, и от других получала деньги, которые ей были совсем не нужны. Ита все равно брала их.