И Алек, стоит ему появиться, угодит в ту же ловушку. Они люди маленькие — куда меньше, к примеру, чем Клайв и Энн, — и рисковать не могут, мистер Борениус это знает, и он обязательно покарает их единственным доступным ему средством.

Голос — выдержав паузу на случай, если жертве вздумается ответить зазвучал снова:

— Н-да… По совести говоря, у меня душа не на месте. Перед тем как во вторник он уехал из Пенджа якобы навестить родителей — хотя добрался до них только в среду, — у меня с ним состоялся весьма неприятный разговор. Достучаться до него было очень трудно. Он всячески сопротивлялся. Когда я заговорил о конфирмации, позволил себе фыркнуть. Дело в том — я не должен об этом говорить, но вам скажу, раз вы взяли на себя благотворительные заботы о нем, — дело в том, что он похотлив, а это — грех. — Последовала пауза. — Женщины. Со временем, мистер Холл, начинаешь понимать, откуда берется это фырканье, это сопротивление, потому что совокупление не только само деяние. Оно гораздо шире. Будь тут одно деяние, лично я не стал бы предавать его анафеме. Но когда на панель выходят целые народы, они в конце концов наверняка отринут Бога, так я считаю. Чтобы в Англии восторжествовала церковь, все сексуальные выверты и отклонения — все! — должны быть наказуемы. У меня есть основания полагать, что ту недостающую ночь он провел в Лондоне. Но, конечно… ага, должно быть, вот его поезд.

Он пошел к перрону, и Морис, абсолютно выбитый из колеи, последовал за ним, услышал какие-то голоса, но разобрать смысл был не в силах. Возможно, один из голосов принадлежал Алеку — что теперь с того? В мозгу его, подобно летучей мыши, что появляется в сумерки, запорхала, застучала в висках одна фраза: «И снова все не так». Он перенесся домой, в курительную, рядом Клайв, и он говорит: «Извини, я тебя больше не люблю»… Вот его жизнь: годовой цикл, а в конце круга всякий раз — затмение. Одно и то же. Как солнце… у него тоже годовой цикл. Это с ним уже говорил дедушка… Вдруг туман рассеялся, он услышал голос матери Алека.

— На Лизунка такое не похоже, — пролепетала она и исчезла.

На кого не похоже? На пирсе зазвонили склянки, засвистел свисток. Морис взбежал на палубу. Органы чувств снова стали ему подвластны, и с необычайной ясностью он увидел, как текут в противоположные стороны людские потоки, одним суждено остаться в Англии, других ждет дальний путь, увидел и понял: Алек остается. И проклятый день вдруг воссиял славой. Над окрашенными золотом лесами и водами белыми парусами плыли облака победы. Посреди этого карнавального шествия вне себя от ярости метался Фред Скаддер, потому что его растяпа братец не приехал с последним поездом, женщины кудахтали на трапе под натиском обтекавшей их толпы, а мистер Борениус и Скаддер-старший о чем-то умоляли судовое начальство. Но что их суета по сравнению со свежим ветром, прекраснейшей погодой!

Морис сошел на берег, пьяный от возбуждения и счастья. Судно стало отплывать, и Морису вдруг вспомнились похороны викинга, яркое впечатление детства. Параллель была ложной, и все же… «Норманния» — героиня, увозящая смерть. Наконец махина отделилась от пирса, Фред продолжал по-базарному вопить, а «Норманния», чуть покачиваясь, под одобрительные возгласы вошла в канал и вот уже выбралась в открытое море; принесенная в жертву, величавая, она оставила позади клубы дыма, истаявшие в закат, и рябь на воде, угасшую при встрече с лесистыми берегами. Он долго смотрел ей вслед, потом обратил взгляд на Англию. Его путешествие близко к завершению. Теперь его цель — новый дом. Благодаря ему в Алеке пробудился мужчина, теперь черед Алека пробудить в нем героя. Что ж, стоящая перед ними задача ясна, ясен и ответ на нее. Им придется жить за пределами общества, без родных, без денег. Они будут работать и держаться друг за друга, до самой смерти. Зато им принадлежит Англия. Это — помимо того, что они все время будут вместе, — их главная награда. Именно ему и Алеку принадлежат воздух Англии и ее небеса, а не пугливым миллионам соотечественников — те владеют только каменными да деревянными коробками, в которых нечем дышать, но никак не собственными душами.

Перед ним возник мистер Борениус, совершенно сбитый с толку. Алек положил его на обе лопатки. Любовь между двумя мужчинами мистер Борениус полагал делом постыдным и потому истолковать случившееся просто не мог. Он сразу превратился в человека заурядного, от иронии не осталось и следа. Что же могло приключиться с молодым Скаддером? Мистер Борениус выдвинул две-три версии, довольно прямолинейные и даже глуповатые. Потом направил стопы к каким-то знакомым в Саутгемптоне. Морис крикнул ему в спину:

— Мистер Борениус, посмотрите на небо, оно все горит!

Но какая служителю Господа польза от небес, когда они горят? И мистер Борениус удалился.

Мориса охватило возбуждение — вдруг Алек где-то рядом? Нет, не может быть, в великолепии этого дня он занял другую нишу. И, ни секунды не колеблясь, Морис отправился по адресу: Пендж, сарай для лодок. Эти слова засели у него в крови, они были неотъемлемой частью домогательств и шантажа со стороны Алека, да и его собственного обещания, данного в минуту, когда они напоследок, в отчаянии, заключили друг друга в объятия. Конечно, эти слова будут ему путеводной звездой. Он умчался из Саутгемптона — как и примчался — под влиянием момента и чувствовал: на сей раз на его пути не возникнет никаких помех, судьба не посмеет помешать ему, и вообще все в этом мире стало на свои места. Местный поезд быстро сделал свое дело, роскошный закат еще тлел и поджигал облачка, и они никак не хотели гаснуть, даже когда главное великолепие увяло, и подсвечивали ему дорогу через притихшие поля — отрезок пути от станции.

На территорию усадьбы он проник со стороны низины, через отверстие в живой изгороди, и снова обратил внимание на то, как все здесь обветшало, какие гигантские усилия требуются, чтобы привести Пендж в достойное состояние и сделать пригодным для жизни в будущем. Надвигалась ночь, чирикнула птица, прошуршали по траве зверюшки. Морис ускорил шаг и наконец вышел к мерцавшему пруду… на его фоне чернело место тайного свидания… у берега негромко почавкивала вода.

Он здесь или где-то рядом. Уверенный, что чутье его не подвело, он зычным голосом позвал Алека.

Ответа не последовало.

Он позвал снова.

Тишина, вокруг смыкалась ночь. Он просчитался.

Что ж, это нам не впервой, подумал он, но тут же взял себя в руки. Что бы ни случилось, падать духом нельзя. Не распускаться. С Клайвом он, кажется, только на стену не лез, а что с того? Пасть духом сейчас, в этой мглистой глуши — так недолго сойти с ума. Надо быть сильным, спокойным, не терять веры — только на это и надежда. Но, ощутив внезапное разочарование, он понял, как измотал себя физически. Ведь он на ногах с раннего утра, сколько за день перечувствовал — и вот оказалось, что силы на исходе. Ладно, как быть, он решит позже, сейчас голова просто раскалывается, все тело до последней клеточки болит и отказывается подчиняться — надо передохнуть.

Сарай для лодок — вполне подходящее для этого место. Он вошел внутрь… и обнаружил своего любовника. Алек спал, лежа на взбитых подушках, умирающий день бросал на него последний отсвет. Он проснулся, но не подскочил он радости, не удивился, просто взял руку Мориса и стал ее поглаживать. Потом заговорил:

— Значит, телеграмму получил.

— Какую телеграмму?

— Утром я послал тебе телеграмму и написал… — Он зевнул. — Извини, я подустал, то одно, то другое… написал, чтобы ты немедленно ехал сюда. — И, поскольку Морис молчал, не в силах вымолвить и слово, добавил: — Теперь нас с тобой ничто не разлучит — и точка.

Недовольный своим печатным обращением к избирателям — для настоящего момента оно звучало слишком покровительственно, — Клайв пытался выправить верстку. От этого занятия его отвлек Симкокс:

— К вам мистер Холл.

Он вышел на крылечко. Было уже очень поздно, ночь вошла в свои права. Все следы волшебного заката с неба исчезли. Пищи для глаза не было никакой, зато слух ублажали звуки. Его друг, отказавшийся войти, легонько пинал гравий и бросал камешки в кустарник у стены.