— Мне в другой раз в Лондон не выбраться — отец или мистер Эйрис могут что-то заподозрить.

— Ну и что?

— А пропустить встречу нельзя?

Снова повисла тишина. Потом с пылкой отрешенностью Морис сказал:

— Ладно, черт с ней.

И они зашагали под дождем к месту свидания.

— Алек, проснись.

По руке словно пробежала судорога.

— Надо поговорить о будущем.

Алек свернулся поуютнее, не такой уж и спящий — теплый, мускулистый, счастливый. Да и Морис был счастлив как никогда. Он шевельнулся, тут же ощутил ответное пожатие и забыл, что хотел сказать. Свет сочился на них из внешнего мира, где все не унимался дождь. Какая-то нелепая гостиница, случайное пристанище — укрыться от врагов чуть подольше.

— Эй, малыш, пора вставать. Утро.

— Ну и вставай.

— Встанешь, когда ты так вцепился.

— Будет ерзать, вот я тебе поерзаю. — От чрезмерной почтительности Алек избавился полностью. Британский музей исцелил его от этого недуга. Сегодня праздник, он в Лондоне, на сердце покойно, хотелось нежиться в полудреме, бездельничать, безобидно подшучивать и заниматься любовью.

Того же хотелось и Морису — что может быть лучше? — но его отвлекали мысли о будущем, весьма близком, утренний свет набирал силу, и их уютное гнездышко обретало реальный облик. Предстояло что-то говорить, что-то решать. Господи, благослови эту ночь, что вот-вот кончится, благослови сон и бодрствование, крепость мышц и ласку, легкий нрав, надежный покров тьмы. Повторится ли такая ночь?

— Все хорошо, Морис? — в ответ на его вздох. — Тебе удобно? Не убирай голову с моей груди, тебе же нравится. Вот так, и ни о чем не тревожься. Ты же со мной. Вот и не тревожься.

Да, ему повезло, сомнений нет. Скаддер — явно человек искренний и добрый. Быть с ним — одно удовольствие, он настоящее сокровище, прелесть, находка, каких одна на тысячу, вожделенная мечта. Но как у него со смелостью?

— Чудесно, что мы с тобой вот так… — Губы настолько близко, что слова едва произносились. — Как в сказке… Ведь когда я тебя первый раз увидел, так и подумал: «Вот бы с ним…», да, честно, прямо так: «Вот бы мне с ним…» И сбылось.

— Да, поэтому мы будем сражаться.

— Зачем? — в голосе послышалось раздражение. — Хватит, посражались.

— Против нас — целый мир. Нам надо собраться с мыслями и продумать будущее, пока не поздно.

— Зачем ты сейчас с этим? Взял и все испортил.

— Потому что надо поговорить. Такое нельзя пускать на самотек, иначе нам же с тобой будет худо, как было в Пендже.

Внезапно шершавой, загрубевшей на солнце тыльной стороной ладони Алек поскреб Мориса по спине.

— Что, кусается? То-то. Так что насчет посражаться я готов. — Он хотел скрыть недовольство, потому и дурачился и даже слегка переусердствовал — поцарапал Мориса. — Не напоминай мне про Пендж, — продолжал он. — О-о! Тьфу! В этом Пендже я всегда был слугой: Скаддер, сделай то, Скаддер, сделай это. А знаешь, что мне как-то раз сказала старая хозяйка? Вот что: «Будь так любезен, голубчик, отправь для меня это письмо, запамятовала, как там тебя?» Как там тебя! Полгода я каждый Божий день подхожу к этому чертову крыльцу, чтобы выслушать распоряжения Клайва, а его мамочка не знает, как меня зовут. Ну не стерва ли? Я ей говорю: «А тебя как? Старая жопа, вот как». Ей-Богу, так и хотел сказать. Жалко, что не сказал. Морис, ты даже представить не можешь, как они со слугами разговаривают. Прямо в голове не укладывается. Этот Арчи Лондон, с которым ты якшаешься, ничуть не лучше, и сам ты такой же, да — такой же. «Эй, человек», и все такое. Между прочим, еще чуть-чуть — и не видать бы тебе меня. Думаешь, я как заяц поскакал по лестнице, когда ты меня позвал? Дудки, я еще помозговал: небось не шибко я ему нужен. А уж когда ты в сарае не объявился, как я велел, тут я совсем взбеленился! Это уж слишком! Ну, думаю, ладно, поглядим. А сарай для лодок — это место всегда мне было по нраву. Бывало, пойду туда, сяду покурить, это когда тебя и в помине не было, дверь отопру… ключ-то у меня, кстати, и сейчас с собой… сидишь, смотришь на пруд, вода как зеркало, потом рыбешка выпрыгнет, а у меня для нее уже и сеть готова.

Выболтавшись, он смолк. Поначалу это был разбитной весельчак, отчасти даже сплетник, но постепенно голос его увял и опечалился, словно на поверхности водной глади возникла сама истина, и истина эта была безрадостной.

— Мы в этом сарае еще встретимся, — пообещал Морис.

— Нет, не встретимся. — Он отпихнул Мориса, но тут же вцепился в его одежду, притянул к себе, притянул яростно и обнял так, словно наступал конец света. — Но ты все равно запомнишь. — Отпустив Мориса, он стоял в серой пелене, не поднимая глаз, руки бессильно висели вдоль тела. Словно хотел запомниться именно таким. — Я ведь вполне мог тебя убить.

— Или я тебя.

— Куда подевалась моя одежда? — Казалось, он только что очнулся. — Уже поздно. У меня даже бритвы нет, я же не собирался на ночь оставаться… Надо бегом на поезд — если опоздаю, Фред может что-то заподозрить.

— Пусть.

— Господи, представляешь, увидел бы нас с тобой Фред.

— Не видит же.

— А если бы увидел… слушай, завтра уже четверг, в пятницу надо паковать чемоданы, в субботу «Норманния» отчаливает из Саутгемптона — и прощай, старая, добрая Англия!

— То есть мы с тобой больше не увидимся?

— Точно… Не увидимся.

А дождь все не унимался! После вчерашней водной феерии — вымокшее утро, вымокло все: крыши, Британский музей, дом, лужайка перед домом. Сохраняя спокойствие и тщательно подбирая слова, Морис сказал:

— Про это я и хотел поговорить. Давай сделаем так, чтобы мы могли встречаться.

— Но как?

— Почему бы тебе не остаться в Англии?

Алек резко вскинул голову, в глазах отпечатался ужас. Наполовину обнаженный, он и на человека походил только наполовину.

— Остаться? — рявкнул он. — Чтобы корабль уплыл без меня? Ты спятил! В жизни не слышал, чтобы такую чушь предлагали. Опять понукать меня вздумал?

— То, что мы встретились, — это один шанс из тысячи. Ни у тебя, ни у меня второго такого шанса не будет, сам знаешь. Оставайся. Мы же любим друг друга.

— Что ж теперь, в придурка из-за этого превратиться? Оставайся — а как? Где? Что скажет твоя матушка, если меня увидит? Ведь кто я в ее глазах? Неотесанный мужлан!

— Она никогда тебя не увидит. Я буду жить не дома.

— Где же тогда?

— С тобой.

— Ах, со мной? Нет, спасибо. Таких, как ты, мои обходят за милю, и я их понимаю. А как, скажи на милость, ты будешь управляться со своей работой?

— Побоку ее.

— Работу в Лондоне, которая дает тебе деньги и положение в обществе, — побоку? Так не бывает.

— Бывает, если по-настоящему захотеть, — мягко возразил Морис. — Главное — понять, чего ты хочешь, тогда возможно все. — Он посмотрел на сероватую дымку, уже разбавленную желтизной. Ничто в этом разговоре его не удивляло. Вот только чем он закончится… это невозможно предсказать. — Я буду работать вместе с тобой, — выложил он очередную карту, потому что время для нее приспело.

— Что за работа? Где?

— Найдем.

— Пока найдем, умрем с голоду.

— Нет. Пока будем что-то подыскивать, денег хватит. Я не дурак, ты тоже. С голоду не умрем. Ночью, пока ты спал, я уже это обдумал.

Наступила пауза. Потом, уже не так воинственно, Алек продолжил:

— Ничего не выйдет, Морис. Для нас обоих это погибель. Неужто сам не видишь?

— Не знаю. Может, так. Может, и нет. «Классовые различия», да? Не знаю. Знаю только, чем займемся сегодня. Снимаемся отсюда, завтракаем в приличном месте, потом едем в Пендж или куда скажешь и встретимся с твоим Фредом. Ты ему говоришь, что передумал, эмигрировать не будешь, а будешь работать у мистера Холла. Я поеду к нему с тобой. Ничего не боюсь. Готов к любым встречам, любым последствиям. Кому-то захочется строить догадки — их дело. Игрой в прятки я сыт по горло. Скажешь Фреду, пусть сдаст твой билет, если что, деньги я верну, это будет наш первый шаг на пути к свободе. А потом сделаем и второй. Риск есть, но он есть всегда, а живем, как известно, только один раз.