«Теперь тебе некуда деваться. Приходи».

«Что значит некуда деваться?»

«То и значит, что приходи».

И он пришел. Уничтожил на своем пути все барьеры — не сразу, потому что дом, в котором он жил, нельзя было уничтожить за один день. Весь семестр, а потом и с помощью писем он расчищал себе путь. Убедившись во взаимности, он дал волю своей любви. До сих пор их отношения были безобидной игрой, мимолетным удовольствием для тела и души. Теперь он вспоминал об этих играх с чувством стыда. Ведь любовь гармонична, всеохватна. Он наполнял ее достоинством, богатством своего внутреннего мира — и правда, в его уравновешенной душе то и другое сливались воедино. В нем не было никакой робости. Он знал себе цену и, когда думал, что ему предстоит прожить жизнь без любви, винил в этом не себя, а обстоятельства. Однако Холл, красивый и привлекательный, снизойти до него отказался. Что ж, в следующем семестре они встретятся на равных.

А случилось вот что: книги для него значили так много, что он забыл, сколь многих они приводят в замешательство. Доверяй он своему телу — катастрофы не произошло бы… а так он, связав их любовь с прошлым, перенес ее в настоящее, в результате его друг вспомнил обо всех условностях света — и в испуге отпрянул. Холл сказал именно то, что хотел. Иначе зачем было говорить? Холл презирал его, и не скрывал этого. «Что за бред» — эти слова ранили больнее любого оскорбления, они так и звенели в ушах. Холл — нормальный здоровый английский джентльмен, он и на секунду представить себе не мог, что в действительности происходит.

Какая жуткая боль, какое жуткое унижение! Но если бы это было все! Клайв настолько слился со своим возлюбленным, что стал презирать себя самого. Вся его жизненная философия рухнула, и мирно дремавшее чувство греха пробудилось среди обломков, пробудилось и поползло по коридорам души. Холл назвал его преступником; что ж, он прав. На нем печать проклятья. Он больше никогда не осмелится сойтись с мужчиной… зачем? Чтобы того совратить? Ведь это благодаря ему Холл потерял веру в христианство. А он, злодей, еще и покусился на его непорочность!

За эти три недели Клайв сильно переменился и уже не мог поддаться на уговоры Холла, когда тот — добрый христианин, едва не сбившийся с пути, — вошел в комнату, чтобы его утешить. Безуспешно испробовав то и се, он исчез, оставив после себя облачко гнева. «Ну и черт с тобой, чего еще от тебя ждать!» Как верно, но как жестоко услышать такое от любимого человека! Клайв совсем пал духом; жизнь его разбилась вдребезги, у него не было сил перестроить ее, очиститься от зла. И он сказал себе: этот малый просто смешон. Я никогда его не любил. Создал в своем воспаленном мозгу образ, вот и все. Пусть Господь поможет мне от него избавиться.

Но этот образ нагрянул к нему во сне, заставил прошептать свое имя.

— Морис…

— Клайв…

— Холл! — Рот его приоткрылся от изумления, сон как рукой сняло. Вокруг волнами колыхалось тепло. — Морис, Морис, Морис… О-о, Морис…

— Не говори ничего.

— Морис, я люблю тебя.

— А я — тебя.

Они поцеловались, едва того желая. И тут же Морис исчез, как и появился, — через окно.

— Я уже две лекции пропустил, — заметил Морис, завтракавший в пижаме.

— И вообще не ходи, самое страшное, что он сделает, — не выпустит тебя за ворота.

— Поедем кататься на мотоциклете?

— Да, — согласился Клайв, закуривая, — только подальше. Не могу в такую погоду болтаться в Кембридже. Поедем куда-нибудь далеко, искупаемся. Возьму учебники, в коляске почитаю… Черт!

На лестнице раздались шаги. В комнату заглянул Джои Фетерстонхоу — нет желающих после обеда сразиться с ним в теннис? Морис принял приглашение.

— Морис! Ты что, сдурел?

— Иначе от него не отделаешься. Клайв, через двадцать минут встречаемся у гаража, бери свои дурацкие книги и выуди у Джои мотоциклетные очки. Я переоденусь. И поесть прихвати.

— Может, лучше на лошадках?

— Очень медленно.

В назначенное время они встретились. Забрать у Джои очки оказалось нетрудно — того просто не было в комнате. Но когда они на мотоциклете пересекали Джизус-лейн, их окликнул декан:

— Холл, разве у вас нет лекции?

— Я проспал, — вызывающе ответил Морис.

— Холл! Холл! Остановитесь, я с вами разговариваю.

Морис как ни в чем не бывало ехал дальше.

— Какой смысл спорить, — обронил он.

— Ни малейшего.

Они проскочили через мост и поехали в направлении Эли.

— Мчимся прямо в ад! — воскликнул Морис.

Машина мощно урчала, он гнал ее с непринужденным безрассудством. Она подпрыгивала на тряской дороге вдоль болот, стремясь догнать уходящий купол неба. Они превратились в облачко пыли, мотоциклет чадил и ревел на весь мир, но вдыхаемый ими воздух был чист, а в ушах весело посвистывал ветер. Они отрешились от всех и вся, выбрались за пределы человечества, и даже если бы внезапно нагрянула смерть, они продолжали бы гнаться за убегающим горизонтом. Позади остались башня, город Эли, а впереди — все то же небо, оно наконец-то посветлело, словно возвещая близость моря. Направо, еще раз направо, налево, снова направо — все, чувство направления было потеряно. Что-то в машине хрюкнуло, заскрежетало. Морис не обратил внимания. Но скрежет усилился, будто в моторе застучали мелкие камушки. Аварии не произошло, но машина остановилась — среди мрачных, почерневших полей. Послышалось пенье жаворонка, пыль за их спинами потихоньку улеглась. Они были одни.

— Пообедаем, — предложил Клайв.

Они перекусили на поросшей травой обочине. Под ними тянулась насыпь, вдоль которой медленно, недвижно текли воды канала, отражая выстроившиеся шеренгой ивы. Пейзаж был творением рук человеческих, но самого человека нигде не было видно. Покончив с трапезой, Клайв решил: надо позаниматься. Он разложил книги… и через десять минут спал крепким сном. Морис растянулся у воды и лежал, покуривая. Вскоре появился крестьянин на телеге, и Морис подумал: надо бы спросить, какое это графство. Но ничего спрашивать не стал, да и крестьянин его словно не заметил. Клайв проснулся только в четвертом часу.

— Скоро чайку захочется, — пробормотал он.

— Захочется. Починить этот дурацкий драндулет сможешь?

— Попробую… там что-то заклинило? — Он зевнул и подошел к машине. — Нет, Морис, это я не потяну. А ты?

— Едва ли.

Они нежно потерлись щеками — и расхохотались. Им стало до чертиков смешно — угробили мотоциклет! К тому же дедушкин подарок! Так он откликнулся на двадцать первый день рождения Мориса.

— Оставим его здесь и пойдем пешком, — предложил Клайв.

— Давай, никто ему ничего не сделает. А в коляску запихни куртки и все прочее. И очки Джои туда же.

— А книги?

— И книги.

— Разве вечером они не понадобятся?

— Ну, не знаю. Сейчас самое главное — чай. Если пораскинуть мозгами — что ты хихикаешь? — дорога вдоль насыпи, скорее всего, и приведет нас к какому-нибудь бару.

— Этой водой они разбавляют свое пиво!

Морис двинул его под ребра, и минут десять они носились среди деревьев, дурачились и, пыхтя, волтузили друг друга. Потом утихомирились и, стоя рядом, попробовали оценить обстановку. Спрятав мотоциклет в шиповнике, наконец отправились в путь. Клайв взял с собой тетрадь, но, как вскоре выяснилось, напрасно — канал разветвлялся.

— Придется перейти вброд, — решил он. — Если пойдем в обход, вообще неизвестно куда придем. Надо двигаться строго на юг, понимаешь?

— На юг так на юг.

Такой уж выдался день: кто бы из них что ни предлагал, другой обязательно соглашался. Клайв снял туфли, носки, закатал брюки. Ступил на коричневую поверхность насыпи — и, съехав вниз, исчез под водой. Потом появился — оказалось, пришлось плыть.

— Представляешь! — фыркнул он, вылезая. — Я думал, тут мелко. А ты?

— Раз такое дело, — воскликнул Морис, — надо как следует искупаться!

И, оставив одежду Клайву, нырнул в воду. На поверхности резвились солнечные блики. Переплыв на другую сторону, друзья скоро добрались до фермы.