У дверей тюрьмы стоял ее начальник, сильно возбужденный. Я подошел, показал документ и попросил выдать в мое распоряжение арестованных. Он очень этому обрадовался. Я буквально вбежал в тюремный коридор и увидел, что все мои товарищи стояли в камерах у дверей как бы в ожидании чего-то. Они уже слышали артиллерийские и винтовочные выстрелы.
Я громко сказал, что сейчас они будут освобождены, выведены из тюрьмы и посажены на пароход «Севан», прибывший из Астрахани.
Однако отряда Сурена по-прежнему нигде не было. Не оказалось в условленном месте и парохода. Встречные сказали мне, что «Севан» захватили войска «Диктатуры Центрокаспия» и куда-то угнали. Оставался единственный выход: идти в город и искать, где можно скрыться.
В это время турки уже обстреливали Баилов ружейно-пулеметным огнем. Пули свистели над нашими головами. Мы шли, укрываясь за стенами домов. Когда подошли к району набережной, то увидели людей, спешивших попасть на стоящие у причала пароходы. Повстречавшийся Татевос Амиров сразу же сказал Шаумяну: «Вы можете эвакуироваться из Баку на пароходе «Туркмен».
Все мы направились к пристани. Пароход был набит беженцами и вооруженными солдатами. По распоряжению Амирова верхняя палуба и кают-компания были отведены для бакинских комиссаров и тех, кто был с ними. Там же устроился и сам Амиров. Вскоре к нам присоединились Сурен Шаумян и его отряд. Вместе с нами также были Лев Шаумян и жены наших товарищей.
Когда наконец «Туркмен» отчалил от пристани и вышел из бакинской бухты, я подошел к Степану Шаумяну и сказал, что капитаны всех пароходов имеют предписание идти в Петровск, куда эвакуировалось правительство Центрокаспия и где орудовал Бичерахов. Чтобы уйти от опасности, я предложил Шаумяну уговорить капитана «Туркмена», пользуясь покровом ночи, постепенно отделиться от каравана и взять курс прямо на Астрахань.
Шаумян поставил вопрос на обсуждение. Все отнеслись к этому предложению одобрительно. Шаумян повел разговор с капитаном один на один. Капитан оказался сговорчивым человеком: сам он латыш, семья его живет в Риге и он рвется в Астрахань, надеясь оттуда пробраться к родным. Он только попросил, чтобы Шаумян обеспечил ему самому возможность эвакуации из Астрахани в Латвию. Шаумян, как представитель центральной власти, дал ему полную гарантию.
Погода была хорошая, море спокойное. Мы вышли на палубу и увидели, как постепенно наш пароход удаляется от огней других пароходов каравана. Вскоре мы оказались в открытом море.
Однако наше ликование продолжалось недолго. Оказывается, судовой комитет, состоявший из эсеров, узнав, что мы изменили курс и идем в Астрахань, собрался и принял решение повернуть на Красноводск. «Матросы говорят, – сказал капитан, – что в Астрахани голод, а, по их данным, в Красноводске продовольствия хватает, и поэтому они отказались идти в Астрахань».
Выяснилось, что и беженцы, находившиеся на пароходе, и многие солдаты тоже поддерживают решение судового комитета.
Таким образом, против нас оказалась не только команда парохода, но и вооруженные солдаты и беженцы, фактически занимавшие весь пароход (кроме верхней палубы).
Только позже мы узнали, какую бешеную агитационную кампанию против нас развернули среди беженцев и солдат находившиеся на «Туркмене» дашнакские командиры, успевшие спеться с двумя английскими офицерами из отряда генерала Денстервиля, тоже оказавшимися на нашем пароходе.
Нетрудно представить, какое тяжелое настроение создалось у всех нас. Думали, гадали: что можно предпринять? До этого я не принимал участия в обсуждении создавшегося положения, так как полагал, что более опытные товарищи и без меня найдут правильное решение. Но когда они стали обсуждать, каким путем избежать захода в Красноводск, я не сдержался и сказал, что, учитывая опасность, которая нам грозит, если мы попадем в оккупированный англичанами Красноводск, надо силой заставить команду подчиниться нам и продолжать курс на Астрахань. «Но где взять такую силу?» – задали мне вопрос. «У начальника отряда Амирова, – ответил я, – найдется на пароходе десятка два верных ему вооруженных людей, которых он может незаметно по одному вызвать на верхнюю палубу и с их помощью разоружить всех тех военных, которые не хотят идти в Астрахань, а их оружие передать нам. Вооруженные, мы сможем добиться от команды подчинения, пригрозив на всякий случай выбросить в море тех, кто будет наиболее яростно сопротивляться».
Алеша Джапаридзе, наиболее экспансивный среди нас, закричал на меня: «Ты что, зверь, что ли? Как это – выбросить в море?»
Надо сказать, что я любил, даже больше – обожал Алешу, но его слова показались мне тогда очень обидными. Я ничего ему не ответил. Остальные товарищи тоже молчали. Наступила гнетущая тишина. Тогда я подумал: зачем кипячусь? Ведь они опытнее меня, знают, что делают! И, чувствуя себя каким-то разбитым, подавленным и усталым, лег под стол в кают-компании и скоро заснул.
Спал очень долго – сказались усталость и напряжение последних дней. Проснулся, когда был уже день. В каюткомпании никого не было. Вышел на палубу. Море было совершенно спокойно. Солнце приятно грело. Некоторые наши товарищи сидели на палубе группами по два-три человека, разговаривали, другие спокойно прогуливались по палубе.
Весь этот внешний покой – и природы и людей – резко контрастировал с той внутренней тревогой за нашу общую судьбу, которая не покидала лично меня, да, думаю, и многих моих друзей.
Однако длительный сон успокоил мои нервы. К тому же я был еще очень молод, первый раз в жизни оказался на пароходе в открытом море и буквально наслаждался чудесным водным пейзажем, синим небом и лазурной гладью Каспийского моря, освещенного ярким солнцем.
К вечеру 16 сентября, еще засветло, мы подошли к рейду Красноводска, где были остановлены портовым баркасом «Бугас» с какими-то вооруженными военными. Они приказали нашему капитану стать на якорь на рейде якобы для проведения карантина. С парохода разрешили сойти только двум английским офицерам и армянину с Георгиевским крестом, который заявил, что «имеет сообщить местным властям важные сведения».
Все это было для нас первым тревожным сигналом. В нормальных условиях пароход должен был спокойно войти в порт и стать на разгрузку. Здесь же что-то готовилось. И все же в нашем сознании теплилась еще смутная надежда, что английское командование, представляющее, так сказать, цивилизованное европейское государство, будет руководствоваться в своих поступках установленными нормами международного права, и все закончится без трагедии.
Утром к нашему пароходу вновь подошел баркас. По его приказу «Туркмен» двинулся к пристани Урфа в нескольких километрах от Красноводска. По обеим сторонам причала стояли шеренги солдат в туркменских папахах с винтовками, а перед ними – три-четыре офицера, отряд милиции и местная эсеровская боевая дружина. В стороне была расположена английская артиллерийская батарея, а по пристани расхаживали английские офицеры, среди которых были и те два, которые накануне сошли с «Туркмена»; однако открыто они ни во что не вмешивались. Кроме того, на пристани были чиновники из правительственного аппарата во главе с Кондаковым и армянин с Георгиевским крестом, о котором я говорил выше.
Мы собрались в кают-компании. Шаумян сказал, что, видимо, нас будут арестовывать, поэтому надо сейчас же спуститься вниз, смешаться с пассажирами-беженцами, попытаться проскочить через контрольные пункты, пробраться в город и скрыться от властей, с тем чтобы потом добираться до Астрахани или Ташкента, где была советская власть.
Тогда я сообщил всем (до этого об этом знал только Шаумян), что у меня находятся деньги из партийной кассы. Шаумян предложил раздать их всем поровну. Помнится, каждому досталось что-то по 500 рублей, что равнялось примерно месячному жалованью среднего служащего.
Нижняя палуба была забита людьми; негде было, как говорится, яблоку упасть. Мы смешались с публикой. Было очень тесно. Близко около себя никого из наших товарищей я не увидел.
