В конце ноября 1917 г., когда Шаумян собирался уехать в Баку, он посоветовал мне вернуться туда же, где советская власть победила и где предстояла большая работа по ее укреплению. Я последовал его совету. Ашхен была, правда, недовольна моим отъездом.
Влияние большевиков среди бакинского пролетариата очень сильно возросло после всеобщей забастовки рабочих нефтепромыслов, удачно проведенной в сентябре 1917 г. под руководством Алеши Джапаридзе и Вани Фиолетова.
15 октября 1917 г. состоялось расширенное заседание Бакинского Совета совместно с представителями промысловозаводских комиссий, полковых, судовых и ротных комитетов. Большинство участников заседания было уже на стороне большевиков и поддерживавших их левых эсеров. Шаумян предложил собранию объявить себя временным расширенным Бакинским Советом рабочих и солдатских депутатов.
26 октября 1917 г. в Баку пришло известие, что революционные силы Петрограда свергли Временное правительство и провозгласили в России власть Советов. Большевики встретили это известие общим ликованием. На заседании Бакинского Совета было принято постановление о том, что «высшей властью в городе Баку является Исполнительный комитет Совета рабочих и солдатских депутатов». Так, без вооруженной борьбы в Баку был провозглашен переход власти в руки Бакинского Совета рабочих и солдатских депутатов.
После Октября главное внимание уделялось укреплению вооруженной опоры Совета. При Бакинском комитете была создана боевая партийная дружина, в промысловых районах организовывались отряды красногвардейцев. В Каспийской военной флотилии большинство матросов поддерживало советскую власть.
Дело в том, что в связи с объявлением демобилизации и изданием Декрета о передаче земли крестьянам солдаты бакинского гарнизона, в большинстве своем состоявшие из крестьян Центральной России, стали уезжать на родину. Остатки старой армии, поддерживавшие советскую власть, таяли изо дня в день и наконец совершенно распались. Встала задача создания новой революционной армии.
Работа по организации армии широко развернулась примерно в конце февраля – начале марта 1918 г. Ее возглавил старый большевик Григорий Корганов, пользовавшийся огромным авторитетом среди солдат Кавказского фронта. Его заместителем стал Борис Шеболдаев, тоже большевик с дореволюционным стажем. Были созданы интернациональные батальоны, полки, вспомогательные войсковые части, сформировано три бронепоезда. К июню 1918 г. в районе Баку удалось собрать 13 тыс. красноармейцев, сформировать их в батальоны, объединить в четыре бригады и в основном закончить формирование штаба корпуса.
Для подготовки командных армейских кадров в Баку была создана инструкторская школа во главе с очень способным военным организатором, членом Военно-революционного комитета Солнцевым, прибывшим с турецкого фронта.
Войсковые части Красной армии по своему составу до мая 1918 г. были интернациональными. Но в Баку существовали тогда и национальные советы – армянский и азербайджанский. Из демобилизованных солдат и офицеров эти советы создали и свои собственные национальные воинские части. Азербайджанские национальные вооруженные силы были объединены в так называемую «Дикую дивизию». Опираясь на нее, азербайджанские буржуазно-помещичьи круги подняли в марте 1918 г. восстание против Бакинского Совета рабочих депутатов. Однако в ходе трехдневных уличных боев это восстание было подавлено.
В то же самое время реакционные банды имама Гоцинского из Дагестана пошли походом на Хачмас и придвинулись вплотную к Баку. В их составе был полк «Дикой дивизии», прошедший школу мировой войны. В день, когда восстание в Баку было подавлено, они находились еще в 15 км от города и соединиться с восставшими не успели. Части Красной армии численностью около 2 тыс. человек отбросили их далеко от Баку, освободили районы Азербайджана, захваченные Гоцинским, а также дагестанские города Дербент и Петровск (ныне Махачкала). В результате этой победы было открыто сухопутное сообщение между Северным Кавказом и Баку, столь необходимое для доставки хлеба населению.
В уличных мартовских боях я был ранен и находился в военном госпитале. Шаумяну стало известно, что скоро я выхожу из госпиталя, но у меня по-прежнему нет квартиры. Он буквально потребовал, чтобы я поселился в его новой квартире, и я долгое время жил у Шаумяна фактически как член его семьи. Это дало мне возможность часто общаться с Шаумяном и с людьми, которые приходили к нему. В результате я оказался в курсе многих партийных и государственных дел, что, несомненно, способствовало моему политическому росту.
Среди писем, которые Ашхен удалось сохранить, есть два письма, которые здесь уместно привести.
«.3.1918
Баку
Ашхен!
Почему не пишешь, чтобы хотя бы письмами утешить меня. Или ты пишешь, но из-за отсутствия почтовой связи я не получаю. Ты знаешь, после приезда в Баку я получил всего 4 письма: одно от священника, одно из нашего дома, одно от Гранта и одно от тебя. Там ты писала, что скучаешь, что жалеешь о закрытии школ, что хотела бы работать. Если это так, почему не напишешь хотя бы одно письмо?
Я здесь не имею родственников, ни к кому не хожу. Имею несколько товарищей, с которыми работаем да работаем.
Ты знаешь как было бы здорово, если бы я получил вдруг от тебя письмо.
Если писание писем тебе не доставляет удовольствия, в чем я уже убежден, то пиши хотя бы для того, чтобы я получал от тебя информацию. Если ты все еще без работы и письма писать не удается, хотя бы напиши, о чем ты думаешь. Лениться не хорошо.
Передай привет всем, особенно Гайку (я понял, что его не взяли в армию), также Айказу, Маник. Как живет дядя Габо[2]? Он много работает. Как двигается его дело?
Привет также Астхик. Пусть не сердятся, что я им писем не пишу. Они больше виноваты, ведь они намного младше меня. Очень благодарен, что ты взяла мои туфли у сапожника, я-то думал, что они уже пропали.
О положении в Баку вам, наверное, не так интересно знать. Напишу в другом письме. Сейчас должен заканчивать письмо, потому что спешу.
Остаюсь твой А. Микоян.
«Ашхен!
Ты видишь, как во мне сильно чувство предвидения. 10–15 марта я написал тебе письмо, в котором говорил, что скоро начнется война с контрреволюционерами. Действительно, не прошло 5–6 дней после написания того письма, как в Баку тюркские (азербайджанские. – Ред.) беки восстали против советской власти. Еще за неделю до этого восстания я прекратил свою агитационную работу, перестал посещать рабочие собрания и целиком переключился на дела вооружения и создания боевых отрядов. Надо было организовать несколько отрядов, верных партии, которые смогли бы активно противостоять восставшим. Боевые действия начались вечером 19 марта (в субботу). В воскресенье они продолжались. С вечера субботы бои шли на берегу моря. «Дикая дивизия» со стороны моря стреляла в наших бойцов. Мы тоже вышли на морское побережье. С моим маленьким отрядом большевиков я тоже принимал участие в боях. В этот раз потерь с нашей стороны не было. Бой продолжался недолго. Но в воскресенье вечером бои возобновились, на этот раз в городе и фактически по всему городу. Были вырыты окопы. В этот вечер наш отряд находился в резерве. Я вместе с несколькими товарищами предприняли разведку, которая требовала смелости. Мы провели ее удачно.
На следующий день, в понедельник, уже с 5 часов утра по нашему приказу было начато наступление. Военные действия носили классовый характер, поскольку во главе с нашей стороны был Военно-революционный комитет. Однако неграмотная масса обывателей старалась придать всем этим событиям национальный характер. Между прочим, хочу уточнить, что до воскресного дня партия Дашнакцутюн и Армянский национальный комитет объявили о своем нейтралитете. Но многие их солдаты не остались нейтральными, а активно участвовали в боях.
Ты помнишь, я тебе писал, что все мои чувства были против военных действий прежде всего потому, что в здешних условиях гражданская война может приобрести национальный характер. В этом смысле до понедельника все шло нормально, особенно после того заявления Дашнакцутюна. Военные действия однозначно носили гражданский характер. Поэтому мы с энтузиазмом продолжали сражаться в понедельник. Мне дали отряд из 12 человек, и мы, с нашим партийным знаменем впереди, сумели выбить противника из окопов. Наш отряд бесстрашно продвигался вперед, хотя нас было всего несколько человек. В одной руке держали шапку, в другой винтовку, кричали «вперед!». Руководил бойцами я. Не хочу давать описания наших боев, потому что это будет звучать как хвастовство. Но товарищами своими я очень доволен. Пули угрожающе свистели вокруг нас. Мы брали одну позицию за другой. В моем отряде были жертвы. Например, когда мы, 4 человека, захватили ворота крепости, которые обстреливались с двух сторон. До вражеских позиций было 30–40 шагов. Мы просто целились в головы и стреляли, как и наши противники. В результате до подхода подкрепления нам из нас 4-х двое были убиты выстрелами в лоб. Я был легко ранен в ногу, и еще какая-то шальная пуля попала мне в бок. Появилась кровь, но я еще час после этого участвовал в бою, поскольку санитарки не могли подойти так близко, было слишком опасно. В конце концов я очень легко отделался. Со мной был также Петров, который очень хорошо сражался. С ним ничего не случилось. Мы наступали по всему фронту. Тюрки все время отступали и предлагали перемирие. В понедельник вечером мы согласились на перемирие. Наши условия, скорее наш ультиматум, тюрки полностью…»
(Продолжение письма не сохранилось.)
