Ассистент от растерянности открыл рот и захлопал глазами. Я несколько раз шлёпнул перчатками по раскрытой ладони, потом бросил их на стол и кивнул на стул у шкафа с медицинскими склянками.
Гауптман схватил стул, подтащил к столу, сел. Я побарабанил пальцами по обложке книги, обвёл ногтем тиснёное название, несколько раз глубоко вздохнул, потом посмотрел ассистенту в глаза и медленно, будто взвешивал каждое слово, заговорил:
— Меня не было так долго, Фридрих, потому что я ездил в Бергхоф, а потом побывал с экскурсией на фабрике. Фюрер очень недоволен побегом оборотня и тем, что зверь натворил, но он обрадовался, узнав, чего стоило уничтожение одной особи. Он потребовал наладить массовое производство вервольфов и назначил куратором проекта Шпеера.
— Но как же так, герр Валленштайн? — гауптман провёл рукой вдоль стены с клетками. — Это ваше открытие! Вы столько сил потратили, вы придумали, как сделать монстров. И после всего, что вы сделали, вас хотят задвинуть в сторону?
Я помотал головой:
— Не задвинуть, а заменить на более опытного в таких делах человека. Я учёный, Фридрих, а не хозяйственник. Я могу ковыряться в трупах, изучать препараты, исследовать свойства изменённых тканей, но я не способен управлять махиной завода. Ты понимаешь меня?
Мейнер кивнул, зажал сцепленные в замок ладони между колен и низко опустил голову.
— А что будет со мной, с вами, с остальными сотрудниками? — спросил он, не отрывая глаз от пола.
— Я буду работать на фабрике в отделе новых разработок, — сказал я, вставая из‑за стола, — а вы можете делать всё, что захотите, если вас не отправят на фронт. Ладно, Фридрих, принеси мне ключи от кабинета.
Ассистент пошаркал к выпирающей из стены дверке с ребристым верньером, набрал код, повернул ручку и вернулся обратно со связкой ключей. Мы вместе прошли в угол за железным шкафом для документов, Мейнер загремел ключами, толкнул дверь, и отступил в сторону.
Я первым вошёл в темноту кабинета. Под ногами захрустело стекло. Щёлкнул выключатель, ярко вспыхнул потолочный светильник, и мы увидели разбитое вдребезги оборудование, расколоченную мебель. На полу сверкали осколки лабораторной посуды, темнели следы от высохших лужиц, всюду валялись растрёпанные книги, листки исписанной бумаги. Косо висели на одном гвозде металлические полки — на стенах остались горизонтальные полосы в тех местах, где когда‑то они находились — в углу лежал опрокинутый сейф, из которого торчала сорванная с петель дверца.
— Что здесь произошло? — строго спросил я, повернувшись к ассистенту.
— Господин барон, на той неделе заходила ваша жена, просила отдать ей артефакт, — ответил ошеломлённый Фридрих, растерянно глядя на беспорядок.
— Зачем?
— Я не знаю, — пожал он плечами. — Я сказал ей, что не могу это сделать без вашего разрешения, и она ушла.
Давя каблуками осколки, я прошёл к растерзанному сейфу, заглянул. Там, кроме скомканных листов бумаги, ничего не было. Рядом в куче мусора блеснули прозрачными стенками две уцелевшие шприц — ампулы со свастикой в венке из волчьих следов на одном боку и готической надписью: «Вервольф» на другом.
«О — о! Никак та самая вакцина! Надо бы прихватить на всякий случай».
Я присел, словно что‑то хотел разглядеть в этой мешанине из кусочков стекла, бумаги, деревянных щепок и пыли, незаметно сгрёб пухлые тюбики из мягкого пластика в ладонь, спрятал в рукаве шинели.
— Как часто ты приходил в лабораторию? — спросил я, выпрямившись.
— Я был здесь каждый день с утра и до позднего вечера.
— И что — ты ничего не заметил?
— Никак нет, господин барон. Всё было в порядке, а к вам в кабинет я не заглядывал.
— Поня — я-я — тно. Ладно, прибери здесь всё. — Я повернулся, хрустя битым стеклом, пошел к двери, но на пороге остановился и бросил через плечо: — Хотя нет, оставь, как есть. Ты свободен.
Я обогнул серую громаду шкафа, взял со стола перчатки и покинул лабораторию.
Дома меня тоже ждал сюрприз. В кабинете Валленштайна я обнаружил такой же разгром, как и в здании на Курфюрстендамм. Ящики выдернуты из стола и лежат на полу, бобина с плёнкой валяется в камине. Вернее, почерневшая измятая жестянка, сама плёнка и тетради сгорели, остались только обугленные кусочки коленкоровых обложек.
Хорошо, записная книжка всегда со мной, я носил её, как некий талисман. Из‑за неё я здесь оказался… Так, стоп! Я попал в это время из‑за браслета. Вот чёрт, я про него совсем забыл!
Я бросился к столу, поднял опрокинутое кресло, достал из внутреннего кармана книжку. Надо вспомнить, как он выглядит, сделать набросок.
На полу россыпью лежали перьевые ручки. Я взял одну, откинул крышку чернильницы. Упс! Пустое дно глянуло на меня чёрным глазом. Что делать? Что делать? Думай, Саня, думай. Карандаш! Я упал на колени, заползал, как ребёнок, на четвереньках. Ага, щас! Разбежался! Нет здесь карандашей!
Вот, блин, попал так попал. Ногтем скрести что ли? Эй, а это что такое? За ножкой журнального столика что‑то блеснуло. Я подполз ближе, вытащил на свет голубоватый кристалл в виде черепа со следами клея на обратной стороне. Ого! А вот это уже интересно. Я сунул камень в карман, снова полез под стол и сгрёб в ладонь перочинный ножик: узкий, с цилиндрической ручкой, чем‑то похожий на хирургический скальпель. То, что надо!
Я вернулся к столу, перевернул книжку и на задней обложке нацарапал свёрнутую в рулон волну с летящими на пенистых гребнях черепушками. Отодвинулся, посмотрел критически. М — да! Художник от слова худо. Ну да ладно, как смог. Настоящего браслета нет, так, может быть, хоть этот поможет.
Сунув книжку в карман, ещё раз оглядел разгромленный кабинет. То ещё зрелище. Хорошо! Я хлопнул в ладоши и энергично потёр ими. Делать здесь больше нечего, поеду в горы, пора настоящим делом заняться.
Под ровный рокот мотора, не отвлекаясь на дорожные препятствия типа ям и канав — ну нет их в Германии — я анализировал сложившуюся ситуацию. Дела складывались интересным образом. В основе моего плана лежал артефакт, вернее, его свойства. Я хотел уничтожить обломок камня, а потом вплотную заняться запасами вакцины на фабрике, но кто‑то меня опередил и спутал все карты.
Хотя, почему кто‑то? Тоже мне секрет Полишинеля! Это благоверная Валленштайна неожиданно вступила в игру. Но для чего? Может, она догадалась, что я не её муж? Возможно. Тогда что в кабинете барона делал кристалл из перстня Шпеера? Я вынул камушек из кармана, повертел его перед глазами, любуясь игрой света в гранях.
Получается, что Сванхильда и Макс действуют заодно. Интересно, что их объединило?
Я вспомнил день нашей встречи с оберфюрером и разговор после стычки с подвыпившими франтами. Тогда он с ненавистью высказался о богатых прожигателях жизни. Несомненно, с его точки зрения Валленштайн тоже относился к этой категории: титул, деньги, положение в обществе, Гитлер не обделяет вниманием, если не сказать больше.
По сравнению с Максом Валленштайн просто счастливчик, баловень фортуны! Оберфюрер происходил почти из низов: мать прачка, отец слесарь на ремонтно — механическом заводе. Типичный представитель пролетариата, человек, который сделал себя сам.
Как ещё он должен относиться к тому, кто в силу рождения и путём удачной женитьбы получил больше возможностей и обошёл его в борьбе за благосклонность фюрера? Правильно! Ненавидеть и страстно желать мести. Недаром у Макса было такое счастливое лицо, когда австрийский псих отчитал меня, как щенка, и назначил его куратором проекта.
Ну ладно, с этим понятно: деньги, власть и всё такое. А что Сванхильда? Какой прок ей выступать против мужа? Может, она решила, что он женился на ней из‑за денег? Так большинство великосветских браков на этом основаны.
Измена? Тоже не вариант. Валленштайн был помешан на работе и всё время пропадал в лаборатории. Стоп! А почему я думаю об измене в этом ключе? А если это барон рогоносец, а третий в треугольнике — Шпеер?
Тогда всё логично! Эти двое объединились, чтобы испортить жизнь Валленштайну, а теперь уж и мне. Сванхильда крадёт основной компонент в производстве оборотней и громит лабораторию, Шпеер уничтожает всю документацию, бедняга барон не справляется с заданием фюрера, отправляется в застенки папаши Мюллера и — вуаля! Счастливые любовники падают друг другу в объятья.
