Но это воображаемое торжество длилось всего несколько дней. Фридрих хлынул словно поток из Силезии, и на театре войны, подобно тому, как на театральной сцене по данному знаку, произошла мгновенная перемена. Слова: «Король идет!» – подействовали словно электрический удар и привели всех в движение. Австрийцы и русские поспешно ушли из Берлина. Чернышев и Тотлебен совершили отступление настолько усиленными маршами, что за два дня прошли 12 миль. Ласси поспешил в Саксонию для соединения с армией Дауна. Шведы вернулисьназад, а главная русская армия поспешно переправилась через Одер[232].
Тотлебен получил от Фермора приказ в день отступления, 12 октября, взять с собой в качестве заложников трех знатнейших купцов: Шютца, Вегели и Вюрстлера. Гоцковский спас этих банкиров, находившихся в смертельном ужасе, убедив добродушного Тотлебена забрать взамен их кассиров, которых русские потащили за собой в Кенигсберг и поступили с ними там как с преступниками. Благодаря поспешному отступлению русских многие условия, заключенные ими с городом, остались невыполненными. Члены магистрата умоляли Гоцковского уладить и это дело и отправиться в русскую армию. Просьба сия ставила в весьма критическое положение этого купца, содержавшего на своих фабриках 15 000 человек, которым он должен был платить еженедельно, который уже и без того упустил и пожертвовал столько, а теперь должен быть покинуть семью и свое дело, чтобы предать себя в руки дикому народу. Но благородный патриот этот, избранный для облагодетельствования своей родины, думал недолго и поспешно ушел, эскортируемый казаками. По дороге он спас хитростью и большими подарками медные заводы и фабрики в Нейштадт-Эберсвальде, обреченные на разорение вместе с новым каналом, находившимся там. В главной квартире русских, где находился Фермор, с ним поступали недружелюбно: несмотря на паспорт, обеспечивавший его возвращение в Берлин, его хотели выслать в Пруссию и там заставить ждать от русской царицы ответа на посланное городом Берлином письмо по поводу уменьшения контрибуции. Ничто не могло избавить Гоцковского от этого столь убыточного для него путешествия; наконец, он должен был пожертвовать множеством драгоценностей, которые взял с собой на всякий случай и которые теперь роздал любимцам Фермора.
Одно обстоятельство, о котором Гоцковский ничего не знал, усилило озлобление русских полководцев против него. Фридрих, старавшийся всеми силами спасти оставшийся миллион контрибуции, велел Берлинскому магистрату не очень торопиться с уплатой его. Фермор узнал об этом и стал горько упрекать Гоцковского. «Ваш король, – говорил он, – воображает, что ему принадлежит весь мир. Я знаю, что он не велел уплачивать по выданным векселям. Но моя государыня найдет средства вознаградить себя за убытки. Кроме того, что вы за купцы, если все должны вас остерегаться и ничего не иметь общего с подданными, которым король может воспрещать платежи по векселям, и таким образом уничтожать по усмотрению их стоимость». Гоцковский доказал ему ненарушимость коммерческих обязательств и тотчас же предложил собственноручно подать в Гамбурге вексель к уплате 150 000 рейхсталеров из следуемого миллиона, выслать эстафетой акцептацию векселя и оставаться в главной квартире до получения ответа. Так и было сделано; но ему разрешили уехать только после того, как он подписал формальное обязательство в том, что вернется через четыре недели. Его должен был сопровождать эскорт из 50 казаков, которых в Кирице атаковали по ошибке пруссаки, вследствие нерадения трубача, удалившегося от охраны; большая часть ее была избита, пока Гоцковский, сам рисковавший жизнью из человеколюбия, не объяснил цель своего путешествия.
Случай этот наделал много шума в Берлине и поразил всех. Военное счастье было теперь сомнительно, так как русские оставались еще слишком близко и могли вернуться. Кроме того, купечество было сильно обеспокоено приказом короля относительно векселей, так как русские грозили завладеть всеми товарами берлинских купцов в Данциге, Пруссии, Лифляндии и Курляндии и объявить их имена бесчестными на всех европейских биржах. Чтобы выяснить это недоразумение, Гоцковский поспешно выехал к королю в Саксонию. Фридрих не хотел допустить платежей в возмездие за уничтожение имперским надворным советом вюрцбургских и бамбергских долговых обязательств, но Гоцковский объяснил ему сущность вексельных операций. После этого монарх согласился на уплату всей контрибуции, но дело это должно было содержаться до времени в тайне.
Так как русская императрица ничего не хотела уступить из назначенной суммы, то надеялись по крайней мере внести в зачет ее множество доставленных лошадей и фуража. Гоцковский, помимо всего уже связанный своим обещанием, отправился в Пруссию, взяв необходимые вексельные расписки для окончания дела. В Данциге знатнейшие купцы умоляли его не ехать далее, а покончить необходимые формальности письменно, ввиду сильного озлобления против него русских. Он знал об этом: высланные им вперед слуги были ограблены и брошены в тюрьму; но надежда значительно сократить контрибуционную сумму во время своего личного присутствия в главной квартире русских, в Мариенбурге, посредством дифференции ажио и сумм к уплате, побудила его пренебречь всеми опасностями для блага своего отечества; впрочем, ему удалось обойти их умом и деньгами. Остальные его надежды были тщетны: ничего не было уступлено из назначенной суммы, несмотря на то, что этот купец-патриот пожертвовал один из собственного своего состояния 40 000 рейхсталеров при этой попытке для блага своих сограждан. Его лишь обнадежили тем, что императрица со временем вознаградит эти убытки. Но русские захотели тотчас же отблагодарить его за полученные подарки; поэтому они разрешили возобновление совершенно прекращенной до сих пор почтовой деятельности, так же как и беспрепятственную доставку товаров, принадлежащих прусским подданным, через все области, занятые русскими войсками. Фельдмаршал Бутурлин объявил это всей армии и приказал, при всяком требовании, отпускать конвои для эскортирования этих транспортов[232a].
В Берлине до того были тронуты патриотизмом Гоцковского, что члены городского магистрата писали ему от 4 марта 1761 года: «Это беспримерный пример, чтобы человек столько предпринял и вынес для своих сограждан, сколько вы предприняли так бескорыстно». И на Фридриха это произвело сильное впечатление; он приказал выплатить ему 150 000 рейхсталеров и никогда не потребовал их обратно. Гоцковский тотчас же употребил эти деньги на удовлетворение заветного желания короля, т. е. основал в Берлине фарфоровый завод. Через год в самый разгар войны было кончено это важное предприятие, и возникла фабрика, содержавшая целый маленький народ художников и в скором времени ставшая в один ряд с лучшими фарфоровыми заводами Европы.
Вследствие капитуляции между русскими и берлинским магистратом небольшой гарнизон столицы был взят военнопленным. Судьба эта постигла также половину корпуса королевских кадетов. Старшие из них, все взрослые юноши, были удалены, остались одни дети 10, 11 и 12 лет; надеялись, что молодость их послужит им достаточной защитой, и потому в капитуляции, касавшейся лишь действительного гарнизона, о них даже не было упомянуто. Несмотря на это, русские потащили за собой этих детей, как некогда Навуходоносор детей знатных иудеев; они должны были маршировать, спать под открытым небом и не получали даже хлеба. Просьбы и слезы их ничего не могли сделать; более взрослые и образованные горько упрекали своих победителей и с благородной настойчивостью требовали, чтобы им выдавали содержание. Наконец им дали барана. Всемогущая нужда была и тут их наставницей. В том возрасте, когда человек не знает еще никаких забот и едва умеет отличать блюда, дети эти должны были сами убить животное и приготовить его. О них вовсе не заботились и раздавали им хлеб как милостыню. Труды похода были им не по силам, и многие из них погибли.
