К моменту встречи полковник Артеменко ехал к людям, которых уже отменно знал, включая их смены настроений, склонности, привязанности – ну, в общем, все, что необходимо для выполнения задачи. Он отметил про себя безукоризненную сосредоточенность на предстоящих переговорах. Забитый автомобильными пробками город медленно плыл мимо его сознания в тонированном стекле, и он лишь машинально отмечал свое местонахождение. Только в одном месте, увидев на большом рекламном щите изображение крупным планом нового политика в национальной вышиванке, Алексей Сергеевич будто бы очнулся от своего транса. Это широкое мясистое лицо, очень похожее на характерный облик одного поющего на сцене университетского ректора, беззастенчиво зазывало в новую партию. Артеменко отметил про себя: ну и наплодилось же тут партий и кандидатов в лидеры. Один бездарнее другого. Винченко… Так, кто такой этот Винченко? Ах да, вспомнил. Ну как же, был министром, обыкновенная серая, примитивная личность, отягощенная шлейфом темных делишек… Разве можно народ считать проснувшимся от спячки, если такие полипы все еще собираются делать политику?! Уж лучше «Путинский призыв», и все строем, без возможности отклониться от маршрута, делать новую империю…

Ладно, ввяжемся в бой, а дальше посмотрим, подумал он про себя, когда хлопнула дверца оставляемой им машины; в отражении слегка запыленного автомобильного стекла он увидел статного, по-военному подтянутого мужчину в добротном костюме, украшенном модным галстуком. Глаза этого мужчины показались полковнику Артеменко зоркими и проницательными. Как и было оговорено, он оставил свою машину на стоянке на Львовской площади, где его ожидало ранее вызванное им же такси. Оно и доставило миссионера к людному месту неподалеку Бессарабского рынка, где, щедро расплатившись с водителем, он еще посидел некоторое время в салоне такси, пока не подъехал черный, как лесной ворон, большой японский автомобиль с затемненными стеклами и вызывающе блестящими поверхностями литых дисков. Он с мягкой ловкостью приостановился на подъеме бульвара, носящего имя великого Кобзаря, в том самом месте, где частенько ловкие гаишники ловят неискушенных столичных водителей, и Алексей Сергеевич тотчас покинул салон такси и переместился на заднее сидение джипа.

Когда джип чинно подкатил к высоким воротам одной из дач живописной Пущи-Водицы, что в пятнадцати километрах от украинской столицы, сидящий на переднем сидении мужчина с жидкой бородкой обернулся к Алексею Сергеевичу и услужливым тоном возвестил:

– Приехали, но вы не спешите выходить: когда машина заедет в гараж, я вас проведу, – и мужчина извиняюще улыбнулся.

Алексей Сергеевич ничего не ответил, только кивнул ему, что понял. Было в наружности его сопровождающего что-то неприятное, хитро-злорадное, доставшееся от затаившегося зверька, живущего среди более могущественных сородичей. И суетливые движения рук, и острое, как лисья мордочка, его лицо показались Алексею Сергеевичу приобретенной маской лакея, который долгое время находился в услужении и давно привык к этому. Водитель же, угрюмый сельский мужчина, возможно вырвавшийся в город на заработки и по счастливой случайности осевший у сильных мира сего в роли извозчика, за всю дорогу не проронил ни слова, поражая уравновешенностью, неразговорчивостью, необычайной плавностью вождения и толерантностью к дорожным собратьям. Последнее казалось совершенно необычным явлением для нервозных, забитых двигающимся железом киевских артерий.

«Какая же великолепная тут природа», – подумал Алексей Сергеевич, выбравшись из автомобиля уже во дворе дома, окруженного почти трехметровым забором из красного кирпича. С восхищением щурясь на клонящийся за хвойные гривы сосен диск солнца, Алексей Сергеевич на миг отвлекся мыслями от цели приезда. Все тут уже утопало в густой листве, и только несколько громадных, похожих на атлантов, дубов на границе огороженного участка все еще стояли обнаженные, без зеленого одеяния. Они-то и сторожили это вместилище политических интриг от любопытных взоров. «Все, как и у нас, все ключевые вопросы решаются на дачах, в банях, на кортах, как бы невзначай, по пути». – Артеменко с наслаждением наполнил легкие лесным озоном и вдруг увидел, как прямо по краю забора мягкими, неслышными скачками понеслась белка. Маленький зверек на один миг беззаботно застыл в грациозной позе, выгнув и распушив хвост, и Алексею Сергеевичу почудилось, что белка нагловато и бесцеремонно разглядывает его. «Вот бы жить в таком укрытом от глаз уголке, листая книги и издали наблюдая за тем, как мир потихоньку сходит с ума… – пронеслась шальная мысль, – но разве это возможно? Война миров, вечный конфликт идей и принципов…»

– Может быть, хотите закурить? Чаю или кофе? – Лисья мордочка оказалась на редкость предупредительной.

– Нет, спасибо, я не курю. А позже выпью чаю.

– Нам желательно в дом… – мягко настаивала нашпигованная инструкциями лисья душа. Алексей Сергеевич не противился. Хотя ему хотелось насладиться дыханием живой природы, он понимал, что высокий забор не станет помехой, если начнут профессионально вести или его, или этих доморощенных политиков.

– У вас тут белки так просто по заборам прыгают, прямо как в Вашингтоне, – не удержался Алексей Сергеевич, подходя к невысокому, в несколько ступенек, крыльцу.

– Да что там Вашингтон, Вашингтон – жалкая копия нашего раздолья. Зверья у нас, как в зоопарке. Вы бы видели, как беличий молодняк в горелки играет! Тут уж несколько поколений выросло без страха, потому и к людям на руки идут, берут орехи.

Алексей Сергеевич увидел, как разгладилось до этого сосредоточенное лицо его сопровождающего, как отразилась в нем, как в зеркале, разделенная радость искренней любви к природе и обнажилось на один миг инфантильное, детское выражение. Он осознал, что это и есть настоящее лицо без маски, которое тот тщательно ото всех скрывает и к которому имеет возможность возвращаться лишь в редкие мгновения. И наверняка все реже и реже, пока совсем не забудет и душа его не срастется с маской придворного лакея.

– Что ж, прошу вас все-таки, – и, словно очнувшись, провожатый указал на входную дверь.

Алексей Сергеевич покорно последовал в большой прохладный холл с высокими потолками, кожаной мебелью, невообразимым количеством картин на стенах и светильниками возле них. Нельзя сказать, что его сразила роскошь, скорее озадачил удручающий симбиоз богатства и безвкусицы. Чудовищное смешение стилей и направлений живописи сначала ошарашило, как будто он попал не в дом, а на склад, но затем у Алексея Сергеевича из ниоткуда возникла мысль, что эта дикарская экзотика неспроста. Может, тут зарыто золото партии, на стенах утомленно висят ресурсы, приготовленные на черный день? Может быть, он и ошибался, но эта забавная мысль развеселила его. В конце концов, если средние партийцы живут так, то, верно, лидеры общественного мнения могут поспорить с самим Лукуллом. Чему удивляться: агитаторы во все времена стоили дорого. Да и он сам, кажется, не бедствует. Разве какой-нибудь тульский инженер или выдающийся конструктор из Коломны мог бы рассчитывать на такие ресурсы, какие потребляет он? Разумеется, все это необходимо для большого государственного дела, потому и приходится жить по так называемому правилу понтов, иначе вряд ли чего-то можно добиться. И ему самому понравилось оправдание своему небедному быту, дополнительным растратам на комфорт и дорогую машину. В конце концов, он представляет великую страну, державу, почти империю, так что уж тут мелочиться.

В ожидании у висевших на стенах полотен пролетело не менее четверти часа. Какая-то миловидная и полная женщина лет сорока принесла ему горячий крепкий чай, как он просил. Оставила на столике сахарницу и небольшое блюдце с медом, источавшим нежный неистребимый аромат здорового цветения, напоминающий шаловливое детство и добродушного деда с пасекой, которому он помогал, отпугивая пчел специальным дымом… Наконец в окошко Алексей Сергеевич увидел, как, увлекаемые электрическим приводом, отъехали в сторону широкие профильные ворота и во дворе показался другой автомобиль, тоже джип, и тоже японский, только покрупнее, массивнее. Понятно, с затемненными стеклами. Как же все тут предсказуемо, как схоже на московские загородные тусовки. Но особенно – люди, убивающие наповал откровенным и комичным обезьяньим копированием друг друга.