Мне захотелось, прежде чем уехать из Карачарова, написать еще одно стихотворение. Предчувствие его уже тревожило меня. Значит, – я это знал – оно сидит во мне и уже стронулось с места в глубине души, уже всплывает, чтоб показаться на поверхности, как всплывает с речного дна цветок валиснерии, когда ему пора обогреться на солнышке и подставить себя стрекозам и бабочкам У меня есть тут один привычный маршрут. От своего домика прямо к волжской воде, потом налево на берегу Волги до дома дяди Вани (Ивана Сергеевича Соколова-Микитова), потом, беря влево, мимо дома дяди Вани, по лесной аллее до выхода ее на травянистую солнечную поляну. И было уже пять-шесть раз, что именно на этой лесной аллее предчувствуемое и томящее стихотворение выныривало на свет. То есть уже в голове, а не только в душе возникла стихотворная ситуация и рождались первые строчки. Вспоминаю, что «Мужчины», «Я никого на свете не убил», «Листопад», «Ольха», «Синие озера», «Аргумент» проявились именно на этой дороге. Поверив в счастливую закономерность, я и на этот раз решил пройти по излюбленному кругу. Конечно, не всегда и не обязательно. А то и успевали бы вылетать из-под пера стихотворные сборники. Но все-таки, все-таки. И вот уж иней хрустит под тяжелыми башмаками и мертвые листья шуршат, ворошимые машинальной палкой. Сначала стихотворение бродило кругами. Вокруг да около. Зацепилось за известную строку из «Теркина»: «И хотя бы плюнь ей в морду, если все пришло к концу!» И начало вязаться и плестись, основываясь на этой строке. Нет, в морду ей плевать не надо, Сумей достойно умереть, Воспринимая как награду Тебе дарованную смерть. Но никакой перспективы тут не было. Строфа не несла в себе зародыша и ростка, она сама исчерпывала себя, замыкалась сама в себе. Она могла быть концом стихотворения, а не его началом. Но она была таким концом, ради которого не хотелось городить огород. Вскоре я потерял эту нить, погрузился в бездумное шагание по хрустящей листве, а когда очнулся и оглянулся вокруг, увидел себя уж на лесной аллее, под высокими, сводчато склоняющимися друг к дружке деревьями черной лесной ольхи, и стихотворение уже отчетливо прорисовалось. Оставалось только сесть на полдня и записать его на бумагу. То есть все остальное было, как любят говорить шахматисты, делом техники. Строки складывались такие: Жизнь – как война. Я получил раненье. Смертельное. На то и есть солдат. Уйдут вперед остатки поколенья, Я упаду, откинувшись назад. Я упаду, Без удальства и гнева Приемля свой назначенный черед, Как шаг назад упал товарищ слева, Как через шаг и справа упадет. Упорный гул слабеет в отдаленье, То жизни гул спадает, словно груз, И странно мне в последние мгновенья, Что я к нему никак не отношусь. Лесок, тропинка, речка, дом, деревня, Букварь, тетрадь, доска, карандаши, Цветы и пчелы, птицы и деревья И теплый дождь в сиреневой глуши. Зима, в печи трещащие поленья, В июле земляника возле пня, Босой ступни к земле прикосновенье И ржавый гвоздь, чем проткнута ступня, Грибы, мальчишки, книги и рогатки, Семестр, зачет, каникулы, прогул, Станки, продмаги, рельсы и палатки, Рычанье, скрежет, содроганье, гул. Заборы, шахты, проходные, трубы, Собранья, общежития, табак, Глаза, улыбки, стиснутые губы (Теперь уже целуются не так), Озноб, стихи, редакции, поэты, Троллейбусы, афиши, вечера, Гомер, Шекспир, симфонии, балеты, Бесплоднейшие споры до утра. Шум городов и лестничные клетки, Бухарский зной и празднества грузин, Настольный свет, снотворное, таблетки, Гриппозный жар и сульфадимезин. Стада коров, стреноженные кони, Моих детей живые голоса, Музеи, храмы, древние иконы, Испорченные реки и леса. Парижи, вены, лондоны, тираны, Гостиницы, приемы, телефон, Бифштексы с кровью, коньяки, бананы, Морской прибой и колокольный звон, В ночах любовных женские стенанья, Базары, лыжи, шахматы, кино, Все ликованья, но и все страданья, Полеты ввысь и паданье на дно, Авансы, книги, критики и темы, Газеты утром, золото, свинец, Китай, ближневосточные проблемы, Судьба моей России, наконец, И даже ты с горячим длинным телом, Во всем величье женской красоты, Что страсть одну взяла себе уделом, Ты, воплощенье плоти, даже ты, Весь мир вещей, эмоций и событий, Далеких планов, нынешних забот, Слепых поползновений и наитий, Меня крутивший, как водоворот, Весь этот мир туманится как небыль, Слабеет в отдаленье жизни бой. Мы остаемся только – я и небо, Я на земле, а небо надо мной. И прежде чем погаснет свет сознанья В моих глазах, Успеть бы только мне С ко мне склоненным ликом мирозданья Хоть миг один побыть наедине. Ну, Агнесса Петровна, стихотворение, которого мне не хватало, написано. Пройден круг по карачаровской аллее. Берите свой скальпель.
Но я не признавался до сих пор, что выпрашивал у них лишний день не только ради того, чтобы собрать бумаги, разложенные в карачаровском доме. Была еще одна – лирическая – причина. Но чтобы объяснить ее, надо сделать небольшое отступление и перенестись на два года назад. Теоретики литературы назвали бы это место вставкой новеллой. |
