На сессию Генеральной ассамблеи ЮНЕСКО мы вылетали из Парижа 29 октября 1956 года. Международная обстановка обострилась. Грянули венгерские события с последовавшим вводом советских войск в Венгрию. Нарастал кризис на Ближнем Востоке.

Скоростные реактивные лайнеры еще не завоевали небо, и поэтому на пути в Дели предстояло сделать две посадки. Высота полета поменьше, чем теперь, и я любуюсь величественной красотой массива Монблан, а немного позже — Олимпа. Летим мы вместе с однокашником, а теперь и коллегой Ю. Кривцовым, большой группой работников секретариата ЮНЕСКО, несколькими сотрудниками советского представительства при этой организации.

Первая посадка — Цюрих. Прогуливаемся по зданию аэровокзала. Меня давно манили хорошие швейцарские часы, причем почему-то фирмы «Омега». Скорее эстетически, потому что доморощенная «Победа» вполне отвечала жизненным потребностям. Но раньше это был умозрительный интерес, а теперь, оказавшись перед вполне уместной для Швейцарии витриной этой фирмы, я сопоставил цены с командировочными в кармане и вдруг обнаружил, что они, при известной широте подхода к жизни, оказались совместимыми: зарплата моя стала побольше, чем в посольстве. Подбадриваемый спутниками и продавцом, я увлекся и отошел от стойки с последним криком моды и техники на руке — самозаводящимся позолоченным экземпляром, которому, как известно, должно хватать хода круглосуточно, даже если вы не будете махать рукой по ночам. Новинка, конечно, стала мишенью остряков, последовали вопросы насчет того, какие упражнения рекомендованы, каждый ли день нужно рубить дрова, чтобы сообщить необходимый заряд энергии этому чуду техники, хотя люди посерьезнее отнеслись с доверием к штампу «Made in Swiss».

Следующая посадка в Каире. Это уже хотя и Северная, но Африка. Прикосновение к целому новому континенту в моих странствованиях по миру. Время позднее, но все равно жарко. Гигантского роста суданские негры разносят в больших кувшинах замечательный лимонад. Остановка и здесь техническая, на какой-то час, но она затягивается. В начале на это никто большого внимания не обращал, но по мере того, как нас клонит в сон, нас все больше заботит, когда же мы окажемся в своих креслах на борту самолета. Никаких толковых пояснений никто не дает: вроде бы что-то с мотором или с заправкой горючим — ничего внятного не добиться. Странно. Между тем первый этаж аэровокзала начинает заполняться необычными пассажирами. Это европейцы, целыми семьями, с детьми, с чемоданами и сумками, словно переселенцы или, может быть, даже беженцы. Тем более что производят они впечатление наскоро собравшихся в путь людей, да еще в ночь. Лица у них озабоченные. Нам же вежливо рекомендовано не выходить из отведенного нам зала на втором этаже. И как бы в напоминание об этом у выхода появляется египетский полицейский с пистолетом на боку. И так часов до четырех-пяти утра, когда вдруг следует команда: в самолет! Быстро! Еще быстрее! Вылет немедленно. И в самом деле. Моторы взревели. Мы уже в воздухе, когда командир корабля объявил, что между Израилем и Египтом началась война. Мы будем пролетать над зоной возможных боевых действий. Сводки о развитии событий нам будут регулярно сообщаться по ходу полета. Вот она, причина задержки, объяснение и толчеи в аэропорту, откуда англичане и французы срочно эвакуировали женщин и детей своих резидентов.

Я захотел взглянуть на часы, чтобы точно отметить для памяти, когда нам объявили обо всем этом, бросил взгляд на свою «Омегу» и… обнаружил, что она стояла. Я по-всякому вертел руку — никакого эффекта. Я снял часы и так, чтобы не привлекать внимания сидевшего рядом товарища, начал трясти, пытаясь их вернуть к жизни: ведь наутро мои коллеги будут интересоваться, как отсчитывает время новое изобретение. А эти зубоскалы за словом в карман не полезут. Но часы были мертвы. К счастью, на них был механический завод и я воспользовался им. Секундная стрелка бодро побежала, время я поставил, что называется, на глазок: ведь его-то должны были бы узнавать у меня — не особенно спросишь. В течение полутора месяцев пребывания в Индии я регулярно, никому не говоря ни слова, заводил вручную свои самозаводящиеся часы, они точно отсчитывали время, и вокруг меня росло число желающих приобрести точно такие же…

По прибытии в аэропорт Нью-Дели нам сообщили, что наш самолет был последним гражданским авиалайнером, взлетевшим в ту ночь из Каира. Вскоре после этого аэропорт разбомбили. Напряжение на Ближнем Востоке вылилось в войну: Англия, Франция и Израиль нанесли удар по Египту.

Первое участие в большом международном форуме представляло несомненный интерес, так же как и познание переводческой профессии на практике: одно дело внимать преподавателю и сдавать экзамены или даже спорадически переводить то устно, то письменно тексты, главным образом на общеполитические темы, другое — заниматься этим профессионально, имея дело с документами по специальной тематике с устоявшейся терминологией, да еще в условиях Генеральной ассамблеи, где, внося проекты документов или произнося экспромты, делегаты никогда не задумываются над тем, какие последствия это может повлечь для переводчиков. Многие из них, словно тот ребенок, который еще не знает, почему и как появляются дети, вообще не представляют, в результате каких действий на их Лолы через несколько часов, или во всяком случае наутро, ложатся необходимые тексты на всех рабочих языках конференции. Но случись, что нужного текста перед «кем-то» не оказывается, этот «кто-то» не преминет вписать свое имя в стенографический отчет о заседании какой-нибудь язвительной репликой по адресу секретариата. Встречаются и более «квалифицированные» острословы. Те, для кого ляп, допущенный в переводе, — находка. Они не замедлят оживить свое выступление каким-нибудь перлом или ученым советом на тему «как лучше». Об этом нужно помнить.

Но главное — профессиональная честь и личное клеймо переводчика в виде росписи под каждым выпущенным документом. Если говорить совсем всерьез, то надо иметь в виду, что неправильно употребленная терминология, пусть даже и «улучшенная» по сравнению с прежней, может и в самом деле внести сумятицу, а то и вызвать недоразумение, если речь идет о чем-то деликатном. Одним словом, требуется постоянное «ковыряние» в прецедентах, внимание к уже принятым или изданным документам, штудирование всяких толковых или специализированных словарей, обращение к мудрости старожилов.

Случается, что и всего этого недостаточно. Кто-нибудь из выступающих может запустить вдруг какую-то такую витиеватость, что все слова знакомы, а что хотел сказать делегат, даже бригаде переводчиков не понять. Выход — крайний — бывает в том, чтобы войти в прямой контакт с самим выступающим с вопросом в деликатнейшей облатке и тогда вырулить на уже фактически авторизованный вариант. К тому же не будем забывать, что ЮНЕСКО — это организация и по культуре, и по образованию, и по науке. А еще Чехов говаривал, что труднее всего служить по ученой части. Все это в условиях, когда тебе на стол ложатся то текст насчет почвоведения, то предложения по реформе образования в стране икс, то исследование по океанографии, то, наконец, острая реплика Кеменова насчет того, что Эванс содержит за счет бюджета ЮНЕСКО, то есть кровных средств государств-участников, а стало быть, и Советского Союза, свою любовницу (женщину, впрочем, весьма, весьма…), создав специально для нее удобную должность издательницы журнала о внутренней жизни секретариата ЮНЕСКО. Вот и извольте перемалывать все это с учетом грифов срочности.

Чтобы со всем этим справиться получше, работа ведется в два этапа — все подготовленные переводчиками тексты поступают на стол редакторов, а хлеб этих умудренных бывалых волков — во-первых, в том, чтобы учить молодых, в чем они заинтересованы уже в силу того, что после «ученого» самому меньше работы, а во-вторых, и это конечно главное, действительно выдавать как можно более высокое качество.

Требуется и еще одно условие для такой работы — слаженность, взаимопомощь. Это все в какой-то степени имеется. Сама жизнь диктует, но есть и нюансы: что же вы хотите, если слово «целенаправленный» никто в секции до 1956 года не слышал.