— Все, взрывать нечем, — сипло выдохнул кто‑то из савларцев.

— В стороны, — с ледяным спокойствием приказал комиссар. — Головы ниже, братва!

Шагающая машина переступила суставчатыми лапами и опустилась на металлическое брюхо. Раскрылись заслонки на кормовой броне и над кабиной поднялась турель со спаркой пятиствольных пулеметов. Комиссар терпеть не мог многоствольных "мясокруток" с электроприводом, считая их уделом фигляров и показушников. Но специально для такого случая сделал исключение — шестое чувство и солидный опыт подсказали старому бойцу, что для последнего боя ему будет полезнее не надежность оружия, а запредельная плотность огня. Так и вышло.

На то, чтобы раскрутить сдвоенный агрегат понадобилось три четверти секунды. А дальше все, кто находился рядом с самоходом, оглохли. Десять стволов разогнанных до скорости паровых турбин, выли, словно миллион демонов Хаоса, выбрасывая ежесекундно сотни пуль. Это была старая марсианская турель Omnia Exterminatus, покрытая патиной многослойной гравировки, с системой дистанционного подрыва снарядов. Сталь встретилась со сталью, и массивные ворота не выдержали.

Искры летели во все стороны желтыми молниями, иззубренные клочья металла секли все вокруг. Не прекращая огонь, самоход комиссара привстал и двинулся вперед, раскачиваясь из стороны в сторону под напором отдачи пулеметов. Раскаленные до ярко — алого свечения стволы ревели, оставляя за машиной два сплошных латунных шлейфа дымящихся гильз.

Разогнавшись, самоход вломился в ворота, походящие на ажурное полотно от лучших белошвеек Империума, перфорированное тысячами пробоин. И прошиб их насквозь, продираясь через рваную сталь, оставляя на краях разлома куски обшивки, обильно заляпанные маслом из пробитой гидравлики.

— Работаем, сукины дети, нет подрыва — нет золотишка! — воззвал комиссар, с ужасом чувствуя, как теряет управление поврежденной машиной.

— Используйте огнеметы, — проговорил, почти пролаял Боргар охрипшей глоткой. — Держитесь, еще хотя бы полчаса держитесь!

Почему именно 'полчаса', Боргар и сам не знал. Наверное, потому, что в критические моменты людей ободряют и успокаивают какие‑то точные градации и условия. Он просил и сам верил в сказанное. Еще немного, еще несколько минут…

— Принято, — отозвалась Леанор и в ее голосе арбитр отчетливо услышал обреченную готовность умереть в бою.

— Убивайте всех, не щадите никого, — холодные, страшные слова приказа срывались с губ арбитра легко, почти привычно. — Нам нужно еще тридцать минут!

Еще немного — и разъяренная толпа наберет такую критическую массу, что пожар слепого бунта станет самоподдерживающимся, и его никто не удержит. Арбитр видел, что происходит в таких случаях. Если повезет — полки Гвардии с тяжелым вооружением на улицах и приказ 'пленных не брать'. Если не повезет — действовать будет уже Флот…

'Ради Бога — Императора и всех нас, пусть у тебя получится!' — взмолился Владимир, представив планетарного комиссара, который глубоко под землей вел свою битву, прорываясь с боем к насосам резервной топливной системы.

— О, не может быть, — выдохнул кто‑то позади со священным ужасом в голосе. — Посмотрите сюда! Телеметрия… Центр Танбранда, он горит!

Огонь лизнул капсулу, задымился, зашипел каучук на "подошвах" металлических ног. Несмотря на блокировку болевых рецепторов Комиссар ощутил жар, опаляющий, словно пламенный гнев Бога — Императора. Разбитое стекло бронированной кабины помутнело, края сколов оплыли, как сахарный кристалл под огнем зажигалки.

Комиссар закрыл бы глаза, если бы мог. Но оптика, встроенная прямо в череп, служила исправно и до конца. Единственное, что оставалось калеке — отрешиться от бесстрастной картинки, передаваемой на оптический нерв, и вспомнить минувшую жизнь.

Он прожил долго и видел многое. Комиссару было не страшно умирать. Он чувствовал скорее печаль от осознания того, что уже не узнает — получилось ли. Удалось ли истребить злокозненный культ? Что ж, он, планетарный комиссар, сделал все, что было в человеческих силах, и сверх того. Если эти усилия окажутся бесполезными — в этом не будет его вины.

Языки дымного пламени проникли внутрь развороченного корпуса, лизнули открытые кабели, выжимая из оплетки слезы плавящегося пластика. Трещина пробежала по линзе, разделив изображение в мозгу комиссара черным ветвящимся зигзагом. Спустя пару мгновений перегорел очередной предохранитель, и комиссара окутала благословенная тьма. А затем отключился компрессор, нагнетающий воздух в легкие калеки.

Последнее, о чем подумал Комиссар, стало пожелание старому другу.

"Держись, Бент. Больше я не смогу тебя прикрывать.

Держись…"

Пламя охватило бак с прометием, впилось в горючую смесь цепкими оранжевыми щупальцами, охватив самоход целиком.

Комиссар так и не узнал, что от главного врага его отделяло лишь несколько шагов. Прямо за стеной, по другую сторону насосного блока расположилось логово Патриарха, в котором бесновалось чудовище. Пятисоткилограммовая туша поднялась на коротких тумбообразных ногах, которые уже много лет не принимали тяжести тела. Скрипели хитиновые пластины истекающего слизью туловища. Патриарх топал и булькал, размахивая непропорционально тонкими ручонками.

Вождь культа погибал, но стократ страшнее было то, что вместе с ним гибло дело всей его долгой жизни, высшая ценность служения Рою. Пожирателю чужды человеческие эмоции, но Патриарх объединял в себе черты и служителя Роя, и человека. Осознание бесполезности своего завершающегося бытия дополнилось чисто человеческой ненавистью к победителю. Как швея, старающаяся собрать, сшить расползающуюся ткань, Патриарх выжимал последнее из остатков культа, стараясь дотянуться Зовом до безгранично далекого и одновременно столь близкого Роя. Но один за другим сгорали его живые батарейки, и призыв слабел…

Патриарх обратил к низкому раскаленному потолку безглазую морду и страшно, отчаянно завыл. Утробный, низкий звук разнесся вокруг, и, вторя ему, отозвались чудовищными воплями горящие слуги культа.

Не в силах победить, монстр обратил всю человеческую ненависть, всю волю слуги Роя на сущность, которая совсем недавно была врагом и конкурентом. Так погибающий на арене гладиатор передает оружие более удачливому сопернику, с которым только что сражался насмерть. Последняя воля Патриарха и остатки силы, что он не смог обратить в Зов, уподобились искусному резцу, делающему прекрасную в своей эффективности болезнь — подлинно совершенной.

Вой яростной злобы обрел нотки триумфа, но Патриарх не успел насладиться обреченной победой. Его крик мстительного торжества оборвался, как только всепожирающий огонь окутал жирное тело монстра дымной мантией. Слизь, изобильно стекавшая из многочисленных пор, с шипением испарялась. Пламя и опустошающая боль пожирали тушу генокрада, превращая его движения в причудливую пляску червеобразной туши среди желто — красных сполохов. В танец смерти.

Но худшее уже произошло.

И где‑то в Варпе, где нет ни времени, ни пространства, заворочался в беспокойном тревожном сне Великий Нечистый, слуга Владыки Распада Нургла. Ибо демон был искусен в создании ужасающих болезней и ревнив в этом ремесле, сейчас же Нечистый почувствовал сквозь забытье, что кто‑то смог превзойти его.

— Хаук…

Голос Гайки Туэрки из наушника вокса пробивался сквозь сон медленно, как кулак через толщу воды. Но все же пробивался.

— Что…

Тамас с трудом поднял тяжелую, больную голову с тощей подушки, поморщившись от противного шороха подушкового наполнителя из мелкой пластиковой стружки. Машинально глянул на светящиеся стрелки часов — выходило, что он проспал почти шесть часов, а стало быть дело близится к утру.

— Хаукон, — повторила Туэрка, и Тамас вяло отметил, что в ее голосе слышится что‑то непонятное. Нечто сходное с выражением глаз вчерашних беглецов из Города, этих, как их там… Иркумова, Махада и еще одного, мелкого… Страх, неприкрытый страх. Но щедро, очень щедро приправленный недоумением.