Если бы наша политическая экономия занималась нашей действительностью, а не чужими цитатами, то она обнаружила бы тот факт – сейчас кое-как подтверждаемый и нашей левой прессой, – что Царская Россия была… самым социалистическим государством мира. И что почему-то именно в России целый ряд коллективистских предприятий – начиная от казенных заводов, бывших государственной собственностью, и кончая сибирской кооперацией, опиравшейся на мелкую частную собственность, бесконечными «артелями», строившимися по принципу «трудовых коллективов», офицерской кооперации, опиравшейся на нищенское офицерское жалованье, – проявил большую хозяйственную жизнеспособность, чем где бы то ни было в мире. Что «самодержавная власть» не только никак не препятствовала всяким «обобществленным формам», но и всячески поддерживала их – и там, где это было нужно (кооперация), и даже там, где это не было нужно (община). Или, иначе, что самодержавная власть искала наилучших способов хозяйствования и поддерживала все то, что оказывалось лучшим, совершенно не зависимо ни от Оуэна, ни от Маркса. И если по проверке практикой, а не догмой эта практика оказывалась ошибочной (община), самодержавная власть искала иных путей.

Однако такие поиски уже чисто технически возможны только в том случае, если в стране есть СИЛА, находящаяся вне круга эгоистических интересов банков, заводчиков, профсоюзов, бюрократов, профессоров и даже приват-доцентов, – СИЛА, независимая ни от какого узкогруппового интереса. СИЛА, которая в Одном Лице воплощает в себе интересы всей страны, вместе взятой, – то есть не только ее нынешнего поколения, но и ее грядущих поколений всей нации во всех ее слоях, группах, народах и народностях.

Здесь может возникнуть довольно естественное недоумение. В самом деле, если Императорская Россия была «самой социалистической страной» того времени, то полная социализация ее большевиками является только естественным завершением старого исторического процесса. Или, что почти то же: большевики только продолжают хозяйственную политику Императорской России. Там был «царский социализм», здесь – «пролетарский социализм», но все-таки социализм.

Совершенно необходимо всегда помнить о том, что социализм не является огосударствлением той или иной отрасли промышленности – он является принципиальным отрицанием права частной собственности, то есть и права частной инициативы: частная инициатива без частной собственности немыслима технически. Государственный сектор народного хозяйства Императорской России имел в виду в конечном счете интересы частной собственности – социалистическое хозяйство СССР имеет в виду ее полную ликвидацию. Государственный Сибирский путь, построенный по государственной инициативе и на государственные средства, имел в виду открыть огромные пространства Сибири для проявления частной инициативы во всем ее разнообразии, – частной инициативе такая постройка была бы не под силу. Выкупая в казну данную железную дорогу, Императорское правительство имело в виду целый ряд очень сложных соображений, часто жертвуя доходностью дороги для экономического оживления данной области. Строя казенные военные заводы, Императорское правительство имело, в частности, в виду не только непосредственные интересы обороны страны, но и недопущение к жизни той группы капиталистов, которые материально были бы заинтересованы в войне. Императорское правительство в одном направлении расширяло государственный общественный сектор (железные дороги), в другом – ликвидировало его (община, удельные земли Алтая). «Выкуп в казну» имел в виду хозяйственные интересы нации. Социализация имеет в виду карьерные интересы партии. «Выкуп в казну» мог остановиться на данном этапе, «социализация» остановиться не может. «Выкуп в казну» исходил из чисто технических соображений, социализация исходит из чисто теоретических. Так было в Англии: из чисто теоретических или демагогических соображений социализировали железные дороги и потом выяснили: социализированные железные дороги не могут конкурировать с автотранспортом – нужно социализировать и автотранспорт. Победоносная социалистическая партия растет за счет притока новых членов, и эти новые члены требуют для себя новых мест и постов. Не будучи никак подготовленными к этим местам и постам, они «снижают качество продукции» и объясняют это саботажем. С разной степенью отчетливости этот процесс развивался параллельно и в СССР, и в Германии, и в Англии. Разная степень отчетливости объясняется главным образом разницей в возрасте социализма: в СССР лет за тридцать он прошел весь путь, в Германии лет за пятнадцать – полпути, в Англии лет за пять он находится только в начальной стадии дальнейшего развития. Причем в Англии – при отсутствии гражданской войны – он дал результаты лучшие, чем в СССР 1918–1923 гг., но худшие, чем в Германии 1933–1938-го. И за тот же период времени – за пять лет, с 1945 по 1950 год, социалистическая, хотя и победоносная, Англия в чисто хозяйственном отношении успела уже катастрофически отстать от освобожденной от социализма Германии.

Народно-Монархическое Движение никак не протестует против государственных, кооперативных, земских и прочих форм хозяйства, но только при том условии, чтобы эти формы не носили насильственного характера, чтобы они не устраняли ни частной собственности, ни частной инициативы – чтобы они служили делу Нации, а не интересам партии.

Нам могут сказать: все это, может быть, теоретически и хорошо, но практически все это – утопия. И мы можем ответить – это не утопия, а факт. Не беспочвенные посулы для будущего, а совершенно реальная историческая действительность. В самом деле, даже по признаниям левых историков (см. ниже) московское самодержавие все время работало для самоуправления, а когда самодержавие пало (Смутное время), то оно было восстановлено самоуправлением. Когда самодержавию удалось справиться с крепостным правом, оно сейчас же возродило самоуправление. В Московской Руси и самодержавие, и самоуправление неизменно поддерживали друг друга: и только наследие крепостного права изувечило эту традицию. Император Александр Второй был убит уже после подписания им манифеста о созыве Земского собора (Собора, а не Думы!), а крестьянское самоуправление было ограничено дворянством. Самодержавие противоречит самоуправлению только в том случае, если «самоуправление» превращается в партию и если самодержавие превращается в диктатуру. В Москве этого не было. В Санкт-Петербурге это было: в наш XVIII век отсутствовали и самодержавие, и самоуправление. Самодержавие, восстановленное Императором Павлом Первым, привело к возрождению самоуправления при Императоре Александре Втором. Но в петербургской атмосфере русской жизни наше «средостение», т. е. наша интеллигенция, или, что то же, наша бюрократия, покушалась – как бюрократия – на права самоуправления и – как интеллигенция – на права самодержавия. В результате мы остались и без самодержавия, и без самоуправления.

Банальная интеллигентская терминология определяет «самодержавие» или как «абсолютизм», или как «тиранию». По существу же, «самодержавие» не может быть определено терминологически, оно должно быть описано исторически: русское самодержавие есть совершенно индивидуальное явление, явление исключительно и типично русское: «диктатура совести», как несколько афористически определил его Вл. Соловьев. Это не диктатура аристократии, подаваемая под вывеской «просвещенного абсолютизма», это не диктатура капитала, сервируемая под соусом «демократии», не диктатура бюрократии, реализуемая в форме социализма, – это «диктатура совести», в данном случае православной совести. Русское самодержавие было организовано русской низовой массой, оно всегда опиралось на Церковь, оно концентрировало в себе и религиозную совесть народа, и его политическую организацию. Политической организацией народа, на его низах, было самоуправление, как политической же организацией народа в его целом было самодержавие.