Забросив бразды просвещенья,

В халате, чалме, аксакал,

Над самым глубоким ущельем,

Точенье с журчащим теченьем

Сравнить поскорей, весь движенье,

Народный акын проскакал.

Какая промозглая осень!

Удоду теперь не дает

Покою не то, что не носят

Ему инструменты и косы,

А то, что никто не попросит:

Надень мою шаль и капот.

Об эту-то пору точильщик,

Точило, мурло,обормот,

Горюя, что он не могильщик,

Равно не фонарщик, не пильщик,

Не бакенщик и не лудильщик,

О родине что-то поет.

Се жизнь: к инвалидному дому,

Пред коим зимою — каток,

Удод подошел и хромому,

Точней, одноногому гному,

Горбатому, слепонемому,

Единственный точит конек.

Взгляни — и ступай себе мимо,

Чужая беда — не беда,

Тем паче, что неутолимы

Печали фортуной гонимых,

И если уж солнцем палимы,

Им ливень — как с гуся вода.

Темнеет; судьбою не рада,

Голодной Горгоной вослед

Глаголов угодливых стаду

Глухая пора листопада

Глядит — и ни складу ни ладу,

Ни собственно стада уж нет.

Неужели октябрь? Такая теплынь.

Ведь когда бы не мышь листопада,

Можно было бы просто забыть обо всем

И часами глядеть в никудали.

И нюхать полынь.

Но приходится действовать, надобно жить,

О наличьи лучины заботиться,

И приходится ичиги беличьи шить,

Запасаться грибом и охотиться.

Потому что зима неизбежна.

Небрежно белея лицом,

Вот он я, мне бы только удода наслушаться.

Потрещи, покукуй, потатуйка моя,

Берендейка, пустошка, пустышечка.

Непонятно, куда и зачем

Некто с бубном бредет перелесками;

Бурусклень, бересклет,бересдрень,

Бересква, бредовник, будьдерево.

Козьих ножек свеченьем,

Фрагментами бранных фраз,

Частью речи, известной под именем кашель,

И уключин кряхтеньем,

Похожим на кряквы зов,

Приближается шобла волшебных стрелков.

Начинается.

Музыка Моцарта звучала

Однажды в саду городском,

Там дама беспечно скучала

Пока не известно по ком.

Среди молодых оркестрантов

Крутился проезжий корнет,

Ее он в буфет ресторанта

Пригласил посидеть tetе-a-tetе.

Падэспанец хорошенький танец,

Его очень легко танцевать:

Два шага вперед, два шага назад,

Первернуться и снова начать.

А вечером после тех танцев

Он стал ей как преданный друг,

Он ей показался испанцем,

И лицо ее вспыхнуло вдруг.

А утром оркестр до причала

Дама проводила пешком,

Музыка с тех пор не звучала

Моцарта в саду городском.

Все отлетело: и листья, и птицы.

Эти — от веток, а те — на юг.

Скоро потребуются рукавицы,

Чтобы рукам создавали уют.

Правда, порош и морозов скорее

Сизым прелюдом к сиротской зиме

Близится час, обреченный хорее,

Брат ненаглядный суме да тюрьме.

Надо в связи с этим вязанку писем,

Или же пуще того — телеграмм

Связку отправить. Два слова: аз есмь.

Без промедленья. По всем адресам.

Надо отправить, пока не вечер,

Пока телеграфные зришь провода:

Аз есмь, пока не затеплились свечи,

Пока не заперли врат города.

Надо отправить. Но где чернила?

Сумерки, что ли, впитали их?

Аз есмь! А если китайцам, в Манилу:

Есмь аз? — прося консультаций, — Bin Ich?

Надо отправить их с грифом срочно,

То ли с гриффоном, то ль с клячей Блед,

То ль, оперируя термином почты,

Просто отбить их, как пару котлет.

Принял решенье и, мучим астмой,

Что-нибудь выпить сошел в подвал,

А когда вылез — уже, ушастый,

Первый кожан во дворе мелькал.

Нету сна ни в одном глазу

(Прав провизор, увы, — года),

На кой леший она сдалась,

С лентой плисовой вкруг тульи,

Эдак несколько набекрень,

А на первый взгляд — решето.