Заброшена церквушка,

Былье пустилось в рост,

По сумеркам кукушка

Слетает на погост.

Кого она считает,

Кого она зовет?

Пропащих урекает

Иль просто так поет?

Придут об эту пору,

Короче говоря,

Сюда, на эту гору,

Гуляки-егеря.

Немедленно — по двести,

И сразу — по второй.

Привык ты с ними вместе

Поужинать, друг мой.

И любишь ты, хоть тресни,

Послушать их тогда,

Историй интересней

Не слышал никогда.

Откинувшись, весь тощий,

На безымянный холм,

Скажи: о, Быдогоще,

Странноприимный дом.

И мы, скажи, погоста

Забвения хлебнем,

Ну, а покуда — гости,

Хозяев помянем.

Тут похоронен Петр

По прозвищу Багор,

Его все звали Федор,

А он себя — Егор.

Он был хороший егерь,

Но спорщик был и вор,

На краденой на слеге

Повесился на спор.

Кто спорил с ним — живите,

Да с вами благодать,

Его к себе не ждите,

А он вас будет ждать.

Там — перевозчик Павел.

Жестокая судьба:

Он чаял, что избавит

Могила от горба.

Пошел и утопился.

Никто найти не мог.

Сам после объявился —

Раздутый, без сапог.

Семнадцатого мая

Препроводили в гроб.

Могила ты сырая,

Твой холм — не краше горб.

Иван был стекольщик,

Хрусталь не любил,

Поэтому больше

Из горлышка пил.

Любил он толченым

Стеклом зажевать,

Но вдруг подавился —

И вот не узнать.

Любовь — это счастье,

А счастье — стекло,

Стеклянному счастью

Разбиться легко.

Жил одиноко — один да один,

Шит был, хотя, и не лыком:

Дудки вырезывать из бредин

Мастером слыл великим.

Дуть ли в сиповку иль в ус не дуть,

Байки ли гнуть, подковы ль,

Все это, право, не важно суть,

Был бы гуляка толковый.

Бредит улыбчиво ветра мотив

В горьких губах осокоря,

Гурий-Охотник, берданку пропив,

Взял да и помер от горя.

Здесь лежит рыбак хороший,

Рыбу он скупал,

А потом себе дороже

Продавал.

Позавидовали Коле

Горе-рыбаки,

Встретили с дрекольем

У реки.

Спи, Николка, Волга плещет,

Блещет огонек,

Пусть тебе приснится лещик

И линек.

И вот, не отужинав толком,

Поношенный пыльник надел,

Сорвал со гвоздя одностволку

И быстро ее осмотрел.

И вышел из дому. Собака

За мной увязалась одна.

Бездомной считалась, однако,

Казалась довольно жирна.

Но это меня не касалось:

Казалась, считалась — все вздор,

Мне главное — чтоб не кусалась.

Я вышел. Вот это простор.

Из дому я вышел. Дорога

Под скрежет вилась дергача,

Вилась и пылила. Эклога

Слагалась сама. Бормоча,

Достигнул поленовской риги,

К саврасовской роще свернул

И там, как в тургеневской книге,

Аксаковских уток вспугнул.

Навскидку я выстрелил. Эхо

Лишь стало добычей моей,

И дым цвета лешего меха

Витал утешеньем очей.

Какой-то листок оторвался

От ветки родимой меж тем.

Зачем? — я понять все пытался.

Все было напрасно. Затем,

Домой возвращаясь деревней,

Приветствовал группу крестьян,

Плясавших под сенью деревьев

Под старый и хриплый баян.

Но месяц был молод и ясен,

Как волка веселого клык.

Привет вам, родные свояси,

Поклон тебе, русский язык.

Охотник выстрелил — ружье дало осечку.

Прохаркала ворона невпопад,

И граммофон наяривал за речкой,

И пахло репами, как жизнь тому назад.

Чего спешим, бездумно тратя силы,

Торопимся вдоль пашен и крушин.

Вернемся ведь — а в доме все, как было,

И в зеркале — все тот же гражданин.

Я пил накануне один до собаки и волка,

А после до мрака с матерым я пил вожаком.

И плакал о чем-то, шагая тернистой и колкой

Тропою в деревню, где слыл пропалым мужиком.

Мне снилось — я умер. И сверху полуночный кто-то,

Чьего я не мог рассмотреть, хоть старался, лица,

Направил: Запойный, вставай и ступай на работу:

Подымешься в небо, послужишь созвездьем Стрельца.

Во Вшивом бору, там где вепри особенно дики,

У тех ли полян, где жируют оленьи стада,

В купинах седых, осиянных луной, куманики

Нашел я начало дороги отсюда — туда.

Она была млечной. Не рос подорожник зеленый,

Не слышался в клевере сладкий умеренный гуд,

Не сыпались, как им положено, желуди с клена,

И времени мельники не алкали вино у запруд.

Мне было назначено следовать за Скорпионом.

Пернатые мальчики выдали лук и колчан,

Ягдташ золотой и коробку цветных лампионов,

Стрелецкой отборной вручили полведерный жбан.

Стреляю и пью. Но заволжской гнилухи бутылку

Я выдул бы с радостью, тем огурцом закусив.

Охотничьи бредни, что жив я и весел, курилка,

Питье и охота — веселие лишь на Руси.

Оставьте завидовать, зенками звезды бодая,

Походке моей, что гагачьему пуху подстать.

Тут нет ни одной, что б затмила бобылок Валдая,

И так на салазках никто вас не станет катать.

Не жив я, но умер. Чисты мои, как Брахмапутра,

Лохмотья и помыслы — убыло с ними забот.

Скажите, а что, неужели, как прежде, поутру

На тыквах блестит, как на лбах у загонщиков, пот?