Натянутость этого утверждения была слишком очевидной, чтобы требовать опровержения. Без рекламной внешности Стоковского, его музыкального слуха и чутья на сенсации Филадельфийский оркестр, при всех способностях своего администратора, никогда не поднялся бы выше среднего уровня. Стоковский создал такой оркестр, что даже самому бесцветному преемнику удалось бы удержать его на плаву еще долгие годы.
Однако нельзя недооценивать и вклад Джадсона — даже с творческой точки зрения. Помимо создания финансовых планов, он вносил умеренность в музыкальные оценки и проявлял столь необходимую для любого предприятия решительность. Без вмешательства Джадсона Стоковский не решился бы на увольнение больных и некомпетентных музыкантов. Неподвластный чувствам Джадсон выгонял по тридцать человек в год. За милой улыбкой Стоковского скрывались стальные нервы Джадсона, за чудесным преображением оркестра — его сила. Вместе они были непобедимы.
Впрочем, партнерство, длившееся в течение двадцати лет в Филадельфии и позже возобновившееся, не заставило их перейти в общении друг с другом на «Эй-Джей» и «Стоки». Друг для друга они до конца жизни оставались «г-ном Джадсоном» и «г-ном Стоковским». Естественная сдержанность, в неестественной степени присущая обоим, привела к их взаимному охлаждению. Никому не доверявший Стоковский впервые заподозрил неладное, когда увидел, что Джадсон внедряется и в его домашнюю жизнь.
Через несколько месяцев после вступления в должность менеджер создал «Концертную администрацию Артура Джадсона». Текущими делами оркестра теперь занималась Рут О'Нил, воспитанница монастырской школы, тогда как сам он занялся поиском новых талантов. Первым личным клиентом Джадсона стал Стоковский, за ним — его жена Ольга. Некогда клявшаяся, что оставит работу и посвятит всю жизнь Стоки, теперь она изнывала от скуки в роли домашней хозяйки и страдала от его измен. Джадсон предложил ей воскресить былую славу любимой американской пианистки. Стоковский пришел в ярость. Он заявил менеджеру, что больше не может работать над партитурами дома, потому что жена без конца занимается на рояле. Джадсон посоветовал построить ей кабинет со звуконепроницаемой обивкой. Между несчастливыми супругами выросла стена.
У разрывавшейся между профессиональным возрождением и надеждой на спасение своего брака Ольги произошел нервный срыв. Когда в феврале 1917 года она не появилась на ужине, где ее ждал Стоковский, дирижер позвонил Джадсону, и тот уведомил полицию. Ольгу нашли живой и невредимой в больнице имени Рузвельта в Нью-Йорке, куда она пришла, жалуясь на амнезию. Джадсон сообщил прессе, что она переутомилась, дав слишком много концертов — шестьдесят за полсезона. Ольга триумфально вернулась в концертный зал, но новый провал в памяти настиг ее во время концерта под управлением Стоковского. Теперь, когда они не могли доверять друг другу как музыканты, мало что удерживало их от разрыва. Буквально накануне объявления о разводе Ольга забеременела, родилась дочь Соня. Через двадцать месяцев она все-таки подала на развод и переехала в Нью-Йорк. Расставляя вещи в новой квартире, она споткнулась о коробку, упала и порвала связки на левой руке. На этом ее карьера закончилась.
Ольга больше никого не любила, а Стоковскому так и не удалось найти жену, которая столь подходила бы ему в музыкальном смысле. Он не стал обвинять Джадсона в крушении своего брака, но Стоковский вообще редко демонстрировал свои чувства. В 1948 году, узнав о том, что Ольга умерла в одиночестве в своей квартире на Западной 55-й улице, он не пролил ни слезинки и не прислал венок. За маской бесстрастности скрывался страстный человек, выплескивавший свои эмоции в музыке. Нужно было быть совершенно бесчувственным, чтобы не испытать хотя бы намека на ревность при мысли о том, какую роль сыграл Джадсон, дав Ольге возможность сбежать из семьи. В отношениях между мужчинами появился оттенок сексуального соперничества.
Несмотря на эффектную внешность, Стоковский постоянно испытывал трудности в общении с девушками. Его браки были бурными, разводы — болезненными, и по крайней мере один из его широко освещавшихся романов — с кинозвездой Гретой Гарбо — не увенчался успехом. По словам одного звукорежиссера, долго работавшего со Стоковским, ему нравились «победы в гостиных», но он не доводил дело до спальни. Терзаемому страхами по поводу своей эротической несостоятельности Стоковскому было достаточно посмотреть на Джадсона, чтобы увидеть, что такое настоящая мужественность. Узнав о громком романе менеджера с женой одного из членов попечительского совета, Стоковский показал себя истинным ханжой и пуританином. Он назвал эту связь «неприличной»[249], потому что почувствовал в ней угрозу — в большей степени, чем мог бы признаться. У Джадсона были ответы на все вопросы, связанные с двумя сферами жизни, в которых дирижер стремился утвердить свое господство, — с музыкой и с женщинами.
Можно бесконечно рассказывать о преданности обоих мужчин своему делу, об их способности преодолевать любые личные разногласия, которые могли бы помешать профессиональному росту. Конечно, чем больше они отличались друг от друга, тем лучше работали вместе. Дошло до того, что когда в 1922 году Джадсону поручили организацию концертов Нью-Йоркского филармонического оркестра, газеты автоматически предположили, что к нему должен присоединиться и Стоковский. Именно этого Джадсон, боровшийся за то, чтобы заведовать тремя оркестрами в трех разных городах одновременно, хотел меньше всего.
Он взял под свое крыло оркестр Цинциннати с его энергичным дирижером Фрицем Райнером[250]* и помогал Нью-Йорку преодолеть кошмарную ситуацию с его оркестрами. Филармонический оркестр, сотрясаемый забастовками музыкантов, дрался за аудиторию с городским симфоническим оркестром под управлением голландца Дерка Фоша и с оркестром Нью-Йоркского симфонического общества Вальтера Дамроша. Джадсон договорился с профсоюзами, уничтожил городской оркестр, поглотил оркестр Симфонического общества и сделал Филармонический оркестр единственным оркестром на Манхэттене. Главным дирижером был назначен Биллем Менгельберг из Амстердама, деливший сезоны с берлинцем Вильгельмом Фуртвенглером и Артуро Тосканини из театра Ла Скала вплоть до 1929 года, когда итальянец потребовал единоличного господства за пультом.
В то время как все мысли Джадсона были заняты Нью-Йорком, он нуждался в Стоковском как проводнике его политики в Филадельфии. Благодаря хитрости Джадсона и таланту Стоковского оркестр много записывался, но нельзя было упускать и другие возможности. В течение трех воскресений октября 1929 года концерты оркестра впервые транслировались по национальному радио — лишь для того, чтобы Джадсон объявил о предстоящих в будущем сезоне сорока двух трансляциях воскресных концертов Нью-Йоркского филармонического под управлением Тосканини из Карнеги-холла. Стоковский, чья звездная слава дирижера и комментатора уже донеслась по коротким волнам до Европы, по праву чувствовал себя обиженным. Он годами просил Джадсона организовать европейские гастроли для Филадельфийского оркестра и теперь был оскорблен, узнав, что в 1930 году тот отправил в Европу Нью-Йоркский оркестр с Тосканини (как выяснилось, эти гастроли были приманкой, с помощью которой Джадсон завлекал Тосканини на постоянную работу в Нью-Йорк).
В качестве откупного Стоковскому весной 1930 года Джадсон предложил обоим дирижерам поменяться местами на две недели — этот фокус вызвал аншлаги в обоих городах, но оба маэстро остались недовольны. Тосканини пришлось нарушить тщательно продуманную рассадку Стоковского и заново переместить музыкантов, прежде чем Филадельфийский оркестр заиграл так, как он хотел. Стоковский был вынужден терпеть выходки любимчиков Тосканини в Филармоническом. «Показывайте нам ауфтакт перед тактом», — потребовал в ответ на замечание гобоист Бруно Лабейт. До ушей Стоковского донеслось слово «шарлатан», и он выгнал трех человек с репетиции. Пройдет одиннадцать лет, прежде чем он снова станет за пульт Нью-Йоркского филармонического оркестра.
